— Господи! Это я...

— Вижу... Вижу, что ты, Сильвестр, - ответит тогда ему Господь. — Что ж... Пора. Давно я тебя жду... Что-то замешкался ты там, на земле... Ну, что? Как ты жил? Как исполнял волю Мою и заповеди Мои? Как священствовал? Как оберегал ты стадо своё послушное, пастырь духовный, служитель храма Моего, учитель и наставник царский? Что сумел ты в жизни? Что не сумел?

— Жил, Господи... Жил, как люди живут... В трудах и заботах, в печалях и радостях, уповая на милость Твою и промысел Твой... Заповедей Твоих, Господи, не нарушал: никого не убивал, не крал, не прелюбодействовал, ближнему не завидовал, не лжесвидетельствовал, веровал лишь в Тебя, Бога истинного... Ни ворожбой какой, ни чародейством, ни другими какими делами, чёрными, бесовскими, совесть свою не омрачил... Учил людей в храмах слову Твоему животворящему, святому Евангелию, службу правил церковную, как умел, за души человеческие молился, детей крестил в веру нашу православную, исповедовал, причащал, усопших отпевал... Книги душеспасительные писал... Бывало, и в мирские дела мешался, словом и делом — от крови людей отводил, от мятежа, от злобы их ненасытной... А вот царя грозного, немилостивого, его же поручил Ты мне, Господи, не соблюл... Не соблюл, Господи, не удержал, руку его кровавую не остановил... И так пытался, Господи, и эдак: и хитрил, и изворачивался, и к имени Твоему взывал, и карами Небесными ему грозил, и на коленях молил его, и выгоды его ему же рассчитывал, на пальцах доказывал, и людей к нему верных, богобоязненных, великих в мужестве и достоинствах своих, всеми мерами приближал, и защищал их, и от гнева его укрывал — а соблюсти не сумел... Слаб я оказался, Господи, ума не хватило... Вот и вырвался зверь на волю, и пошёл громить-терзать землю Русскую... А за какие её грехи — Ты, Господи, веси... Не мне, недостойному, про то судить...

— А скажи мне, Сильвестр, — спросит тогда его Сын Божий, Спаситель наш и Избавитель Исус Христос, склонив к нему голову свою в терновом венце, — А скажи ты Мне, благовещенский протопоп: верил ли ты сам во Святую Троицу, в жертву Мою ненапрасную и во Второе пришествие Моё? И было ли слово твоё обо Мне к людям от сердца, от веры чистой и бесхитростной, и было ли оно крепко, без шаткости, или же лукавил ты предо Мной и паствой своей? И жил ли ты сам согласно заветам Моим, прощая врагам своим и не отвечая злом на зло и насилием на насилие, или же уста твои исповедовали одно, а сердце и разум другое, и на амвоне ты был одним, а в делах своих — иным?

— Верил! Верил я в Тебя, Исусе! Верил в правду Твою и муки Твои горькие на кресте, верил в жизнь Твою и в смерть, и в светлое воскресение Твоё... Верил и верю в грядущее в веках Царствие Твоё и на небе, и на земле, верю, что Ты и есть свет и жизнь вечная, что Ты и есть любовь... Ты! Только Ты один, Господи, спас людей от всеконечной погибели, от гнева Божественного, справедливого, за все те мерзостные дела и злодейства, что они из поколения в поколение творят на земле... Спрашиваешь, платил ли я добром за зло? Подставлял ли я левую щёку, когда били меня по правой? Было. И это было, Господи... Бывало, и платил, бывало, и подставлял... И всё мельтешил, всё суетился чего-то... Всё пытался людей всех примирить, чтобы все довольны были, чтобы ничья не взяла, чтобы все вместе были, соборно, и никто бы не мешал никому, жизнь бы ничью не заедал... Унимал, Господи, уговаривал, увещевал... Но ничего из этого путного не вышло, Господи! Всё развалилось, всё рассыпалось в прах... И настали на земле Русской мерзость запустения, и стон, и плач, и скрежет зубовный... Что с нею теперь будет? Куда её теперь заведут царь и верные псы его? И сколько же ещё им надо крови христианской, чтобы захлебнулись они в ней?

— А теперь ответь мне, Сильвестр, — скажет ему тогда Владычица и Заступница наша Небесная, Пресвятая Дева Мария, блеснув на него очами своими кроткими, материнскими, навеки затуманенными слезой. — Ответь мне, старец древний, видевший столько горя и страданий вокруг себя... Жалел ли ты сам ближних своих? Любил ли жену, и детей, и домочадцев в доме твоём? Творил ли ты милостыню именем Божиим, пригрел ли ты когда калеку убогого, странника истомлённого, нищего в дырявых лохмотьях его, презираемого и отвергаемого людьми? Были ли от тебя радость и утешение людям и помощь им в болезнях и несчастиях их? И пожалел ли ты сердцем хоть раз собаку бездомную, или кошку приблудную, или другую какую Божью тварь?

— Жалел... Жалел я людей, Владычица... Может быть, и мало, но жалел... А о жене своей и до сих пор скорблю... Не она бы, не память о ней — не выдержал бы я, наверное, участи своей тяжкой, отчаяния своего бездонного, когда всё, над чем трудился я столько лет, рухнуло в одночасье в тартарары. Мог бы, наверное, и руки на себя наложить... И сына я, Матерь Божия, вырастил доброго, послушного, стойкого и в вере, и в долге своём... И соседям, Владычица, я помогал, и нищих привечал... И живности всякой всегда у меня был полон дом... Было! И это было... Но не о том я скорблю сейчас, Заступница наша, что мало жалел я людей. Не о том болит моё сердце... А о том оно болит, Матерь Божия, что не знаю я до сих пор: а надо ли было их жалеть? Может, не царь, не силы тёмные, сатанинские, виноваты в том, что с ними приключилось и что творится теперь там, на святой Руси? Может, сами они виноваты во всём? Сами не приемлют ни слова кроткого, увещевательного, ни дел благих — а только дыбу и кнут? Истинно, истинно, Матерь Божия: о Иерусалим! «Сколько раз Я хотел собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!» Так, может, и действовать тогда надо было так же, железом и кровью, ради них же самих?

— А и дерзок же ты... А и дерзок же ты, Сильвестр! И дерзостны речи твои... — сдвинет тогда грозные брови свои Бог-Отец. А может быть, и не сдвинет, может быть, лишь усмехнётся на нелепые, мятежные слова его в великом милосердии Своём. — Так у нас здесь не говорят... Но... Но да будет и с тобой милость Моя. Есть и у тебя перед Небом заслуги, не одни только грехи... Что ещё... Что ещё ты хочешь спросить у Меня? Говори...

А ещё... А ещё, Господи, всю жизнь, сколько помнил я себя, хотел я Тебя спросить об одном... Боже великий, Господь милосердный! За что?! За что обречён каждый из нас, смертных, на горе и страдания в юдоли своей земной? Виноват ли он в чём, не виноват... Грешен ли он пред Тобой, или это дитя малое, неразумное, неуспевшее даже помыслить-то ещё ни о чём, не только что совершить... За что людям и муки, и слёзы, и тоска чёрная, неизбывная, и глад, и мор, и болезни, и разорение великое, и смерть? И детям безвинным, и жёнам непорочным, и калекам, и старцам согбенным... За что, Господи?!

— Так... Так, раб Божий Сильвестр... Что ещё?

— А больше ничего... Больше мне нечего спросить, Господи... Я всё спросил... Куда укажешь мне теперь? В ад кромешный, в геенну огненную? И это приму, Господи, безропотно, без слёз и стенаний, уповая лишь на милосердие Твоё в день последнего Твоего Суда... И это приму, Господи, ибо заслужил...

— Нет... Не туда теперь путь твой, Сильвестр, — ответит ему Господь. — Не в ад. Но и не в рай. В пространства межзвёздные теперь твой путь, и быть тебе там до срока, до того грядущего в веках Дня, когда свершатся наконец судьбы мира и восстанут мёртвые из гробов... Ибо и Я пока не знаю, раб Мой верный Сильвестр, истинную меру вины человеческой... И меру подвига тех немногих, кто во всём следовал воле Моей и заповедям Моим... Дал Я человеку жизнь, и дал Я ему землю, чтобы трудился он на ней в поте лица своего, и украшал её, и любил ближнего своего, и жил в мире с ним и согласии, и думал о душе своей бессмертной, и сторонился сам и других отводил от всяческого зла... Но свернули люди с этой прямой, светлой дороги куда-то не туда, и выбились они из воли Моей... И даже когда послал Я им Спасителя, Сына Моего Небесного Исуса Христа, они не приняли Его и прогнали Его прочь... Куда они дальше пойдут? И к чему придут в гордыне своей, в тщеславии и недомыслии своём? Не знаю... И я не знаю этого, Сильвестр... Посмотрим, время ещё есть... Но одно Я твёрдо знаю, протопоп, и одно скажу тебе: уже назначен срок, назначен День великий — День Страшного, последнего Моего Суда над миром... Иди, раб мой Сильвестр! Иди и жди того великого Дня... Жди, и Я призову тебя....

Тихо в маленькой кельице. Тихо в монастыре... И тихо, не шелохнётся веточка, не треснет сучок на морозе в вековом, дремучем бору за монастырской стеной. Всё вымерзло вокруг, всё застыло в оцепенении, скованное стужей и сном. Глубокая ночь на дворе, и до рассвета ещё далеко.

Нет, не дотянула до утра лампадка! Задрожал, зашипел в последний раз огонёк у неё на дне и погас. Теперь что смотреть во тьму, что не смотреть - всё одно. Истинно, истинно, как в гробу... Господи, так когда же? Когда же наконец блеснёт в этой тьме Твой свет? Пора... Пора, Господи... Стынет, вязнет кровь в жилах его, и уже холодеют его члены, и не слышит он больше сам сердца у себя в груди... Нет у него больше сил цепляться за жизнь! Неужто не выпил он ещё до дна чашу свою?.. Утомился я, Господи. Слишком много было всего...