— Чего это она ревет? — поинтересовался он.

Впрочем, на свой вопрос он и не ждал ответа. Ему не терпелось поскорей увидеть Америку, дедушку Михая Лупшу и дома, которые, говорят, тут растут до неба… Самолет подпрыгнул и вперевалку побежал по бетонной полосе.

Марика схватила свою плетеную сумку и наспех побросала туда шарф, нож и два кусочка хлеба, оставшиеся от игры. Путешествие кончилось.

Полицейский вытащил из кармана большую связку ключей. К каждому ключу веревочкой была прикреплена картонная бирка с номером, выведенным чернилами.

— Проходите, пожалуйста, — сказал полицейский, после того как, отыскав нужный ключ, отпер дверь. — А впрочем, обождите немного, я принесу лампочку.

Он оставил нас у раскрытой двери; вернулся в коридор, вывинтил одну из лампочек и унес ее. Пока он возился в темной комнате, ввертывая лампочку, Миклош встал между мной и дверью, загородив дорогу.

— Не входи туда, Шари, — попросил он.

— Я не нуждаюсь в опеке, Миклошка, — возразила я, отстранив его.

Комната оказалась грязной, холодной и без единого окна. На стенах пузырилась отсыревшая штукатурка, электрическая лампочка сверкала, как алмаз, но бессильна была рассеять скопившийся по углам мрак. Придвинутый к стене письменный стол, явно списанный за негодностью, вновь нырнул в полумрак, позволяя угадывать лишь контур чернильницы с высохшими чернилами и густо припорошенный пылью телефонный аппарат. Зато носилки стояли прямо под лампой, и резкий электрический свет назойливо подчеркивал значимость этого предмета.

Носилки были закрыты мятой оберточной бумагой. Полицейский едва тронул бумагу, как она зашелестела и пошла волнами, словно бы покрытый ею предмет шевельнулся вдруг.

— Шарика, выйди, пожалуйста, — взмолился Миклош.

Полицейский выпустил из рук бумагу.

— Пожалуй, и правда вам лучше выйти, — нерешительно произнес он.

— Оставьте меня в покое, — сказала я, теряя терпение. — Мне нечего бояться.

— Напрасно ты так уверена, — сказал Миклош.

— Чего другого, а неожиданностей в жизни всегда хватает, — подтвердил полицейский.

— Тебе ведь никогда не приходилось видеть человека, сгоревшего заживо, — не унимался Миклош.

— Зрелище страшнее некуда, — вставил полицейский. — Вовек бы его не видать.

— Ну так и не смотрите, — обрезала я полицейского. — Ведь это я породила его на свет, и, как бы он ни выглядел, он — самое близкое для меня существо.

Полицейский по-прежнему решался ухватить оберточную бумагу лишь за самый краешек.

— У него и лица-то нету, — через силу, выговорил он.

— Вышла бы ты в коридор, — умоляющим тоном произнес Миклош.

— Да снимите же наконец бумагу! — прикрикнула я на полицейского. — Все равно там не мой сын.

Полицейский снял бумагу, аккуратно свернул ее, словно матерчатое покрывало, и положил на носилки — в ногах. Мы молча уставились на открывшееся нечто, не имеющее и отдаленного сходства с человеком.

Мне часто вспоминается тот момент. Как же я была спокойна, как уверена в своей правоте! По-моему, не изменилась в лице и глазом не моргнув вынесла это зрелище. Подобно дереву, возвышающемуся над снеговым покровом, наши чувства способны достичь лишь той границы, где следы жизни еще опознаваемы. То, что не имеет отношения к бытию, не затрагивает наших эмоций. Эти человеческие останки находились уже за гранью между живым существом и продуктом распада. Отстранив полицейского, я шагнула к носилкам и склонилась над трупом.

— Так я и знала, — сказала я.

— Вы уверены? — спросил полицейский.

— Абсолютно уверена.

— И вы согласны письменно подтвердить, что это не ваш сын?

— Согласна, — сказала я и взяла мужа под руку. — Пойдем отсюда, Миклошка.

— Благоволите обождать минутку, — вмешался полицейский и достал какую-то бумагу с отпечатанным на машинке текстом.

Стоит невзлюбить человека, и обнаруживаешь в нем все новые и новые недостатки. Поначалу мне казался невыносимым педантизм полицейского, но сейчас он превзошел все рекорды своей приторной учтивостью.

— Не хочу вас задерживать, однако в интересах следствия вынужден поставить в известность, что вчера, когда мы вскрыли могилу, Ференц Палик дал официальные показания, что это ваш сын.

— Кто он такой, этот Палик? — спросила я.

— Тоже студент.

— Он сказал неправду. Я знаю всех однокурсников Денеша.

— Не похоже, чтобы он хотел ввести нас в заблуждение, — возразил полицейский.

Он отличался не только педантизмом и гипертрофированной вежливостью, но и упрямством.