Первые дни провела с нами тетя Туня [3] , незамужняя сестра моей матери. Но с началом весны я попал в семью дедушки, и в коробке с ватой проделал свое первое путешествие до Нарвы по железной дороге и потом 60 верст «на долгих» до нашего родного гнезда, находившегося в самом сердце Медвежьего угла в центре Гдовского уезда.

Эти поездки в деревню были самыми светлыми воспоминаниями детства. И когда кучер, тыкая кнутом в ту часть горизонта, где в чаще зеленых верхушек виднелась красная крыша нашего дома, произносил: «Уже видать Леонтьевское», — мы не знали, что делать от охватывавшего нас восторга.

При всем старании едва ли вы найдете на старой карте то пятнышко, на котором, виднеется полустертая надпись: «Сельцо Леонтьевское, Проходилово тож». Не найдете и имения Орловых — бывшего пепелища Снурчевского, ни двух смежных деревень Завражья и Гверездны, ни позднее других появившегося Новоселья. Только в развилине двух крупных речек, прорезающих смежные с ними заливные луга, средь густых камышей, причудливыми зигзагами уходящих к кипучей Плюссе, быть может, вам удастся угадать крошечный зигзаг, означающий лесной ручей, пригорок ленивой и тихой Руши — это наша родная Гверездка, русло которой разделяет оба имения и обе деревни. Ее желтые воды струятся по гравию (по нашему — гверезду), который и дал ей свое имя; между высокими дубовыми насаждениями, минуя Федину горку из красного песчаника, она проходит под мостом близ перекрестка, окаймляет живописный косогор и, прорезая пустынный выгон, прячет свое устье в густых зарослях ольхи и ивняка.

Приобрел это имение мой прадед Леонтий Федорович Трефурт, дипломат екатерининской школы и секретарь по иностранной переписке великого Суворова, с которым участвовал в его последнем легендарном походе [4] . Вернувшись, он женился на Елизавете Степановне Лавинской — сестре известного виленского губернатора, бывшего одно время, накануне Отечественной войны, резидентом в Данциге. На старости лет он [прадед] приобрел 4000 десятин земли от старого морского волка Снурчевского, за которым ходила слава пирата. Он продал ему половину имения.

Старик с женой и детьми, тремя мальчиками и девочкой, поселился в имении в крошечном «Новеньком домике», выстроил прекрасные барские хоромы со службами, разбил парк с прудами, садами и огородами и обнес его высоким валом, ощетинившимся желтой акацией. Гуляя однажды по своим владениям об руку с дочерью, только что окончившей Смольный институт, по дороге на Слутку он встретил роту Прусского полка, выходившую из Малыгинской рощи. Рота направлялась на военные поселения, находившиеся в Выскотке — центре этой волости Гдовского уезда. Во главе шли три молодых офицера: два брата Эллиот и их младший товарищ Глас. Первые двое были детьми старого шотландца А.И.Эллиота, явившегося в числе двенадцати капитанов в Россию при Екатерине на воссоздание флота, покрывшего себя бессмертною славой в эпоху Чесмы и Наварина — Грейга, Рикорда, Огильви и других. Глас, тоже шотландец по происхождению, побочный сын графа Дугласа, с солидарностью, свойственной этому племени, примкнул к своим по крови.

Все радостно приняли приглашение деда. Их угостили отличным ужином и устроили ночевать в «Новеньком домике», а солдат на гумне. В Выскотке их ожидала жизнь тяжелая и монотонная. После ряда войн Россия находилась в полном истощении. Ради экономии солдаты стреляли в цель глиняными пулями на 30 шагов в овине. Красивые лосины одевались только в особых случаях, их приходилось натягивать с вечера, намочив водою, чтоб лучше сидели. Посещая соседей, офицеры шли пешком, неся сапоги на палках, чтоб надеть их у ворот. Жалование получалось по третям обесцененными ассигнациями.

Однажды соседняя помещица Дарья Федоровна Шишкова — ее Сижна была лишь в трех верстах от Выскотки — дала понять Ивану Андреевичу (Эллиоту), что он имеет все шансы на успех у юной дочки дипломата.

— Куда мне свататься за нею, — возразил тот, простой пехотный офицер, — не сегодня-завтра опять на штурм Праги или турецкой границы, в 32 года я уже не жених.

— Нет, нет, будьте уверены в успехе, — отвечала она, — прекрасной наружности, в цвете сил, выше головой по воспитанию и образованию всей вашей среды, вы уже завоевали все симпатии. И старик, заслуженный тайный советник с большими связями, сам позаботится о вашем будущем.

Аргумент подействовал.

— Леонтий Федорович, я хотел бы поговорить с вами наедине, — сказал он старику при следующем визите.

— Помилуйте, Иван Андреевич, — отвечал тот, смеясь, — ведь мы и так, кажется, одни. Что такое вы желаете мне сообщить? Ну, конечно, с радостью! А о чувствах своей дочери я уже знаю. На большое приданое вам рассчитывать не придется, я ведь снарядил троих сыновей в гвардию, но будущее ваше будет вам обеспечено. Мы вас устроим в кадетский корпус, так как Лиза уже не захочет отпустить вас на войну.

— Свадьбу сыграли как нельзя лучше, — рассказывала мне потом старая няня Марья Калинишна, опуская меня в ванну и растирая мне грудь и спину своей сухой жилистой рукой. — Не барахтайся, напорная ты цыпунька, я тебе все расскажу. Я ведь пошла за Лизаветой Леонтьевной в приданое. Ей было 19 лет, а мне 13, так я все помню. Гостям отвели помещение: в «Новеньком домике» — уланам, а Прусскому полку — в бане. Венчал приезжий пастор на дому [5] , а вечером играла музыка обоих полков. Ужин-то был какой, все мы с ног посбивались. А ночью запустили фейерверк, ракеты летали выше этих дубов. Ардальон Дмит-рич Шишков привез турецкую пушку, которую забрал под Измаилом и палил из пушки. Всех наших и гвереженских, и завражских, и новосельских угощали в саду на зеленой траве. Ну, а потом мы отправились в Выскотку, жили в простой избе. Там-то у них и родилась Лизань-ка. Елизавета Леонтьевна готовили пирог с капустой, а тут-то их и схватило. А потом, как переехали в Питер, там жисть другая была, и в Дворянском полку, и в корпусе. Вот оно как было. Ну, вылезай, цыпунька, на сухие простыни.