«Пропускаю впечатл?нія моего ранняго д?тства, хотя изъ нихъ очень многое сохранилось въ моей памяти. Пропускаю ихъ потому, что они касаются моего собственнаго внутренняго міра и моей семьи, и не могутъ интересовать читателя. Въ этихъ б?глыхъ наброскахъ я им?ю нам?реніе какъ можно мен?е заниматься своей личной судьбой, и представить вниманію публики лишь то, чему мн? привелось быть свид?телемъ, что заключаетъ въ себ? интересъ помимо моего личнаго участія…»
Произведение дается в дореформенном алфавите.
Пропускаю впечатлнія моего ранняго дтства, хотя изъ нихъ очень многое сохранилось въ моей памяти. Пропускаю ихъ потому, что они касаются моего собственнаго внутренняго міра и моей семьи, и не могутъ интересовать читателя. Въ этихъ бглыхъ наброскахъ я имю намреніе какъ можно мене заниматься своей личной судьбой, и представить вниманію публики лишь то, чему мн привелось быть свидтелемъ, что заключаетъ въ себ интересъ помимо моего личнаго участія.
Въ август 1852 года, меня отдали въ первую петербургскую гимназію. Преобразованная изъ бывшаго благороднаго пансіона при петербургскомъ университет, она оставалась закрытымъ заведеніемъ и въ нкоторыхъ отношеніяхъ сохраняла еще прежній характеръ привиллегированной школы. Въ нее принимались только дти потомственныхъ дворянъ, въ обстановк воспитанія замчалось стремленіе къ чему то боле порядочному, чмъ въ другихъ гимназическихъ пансіонахъ; кажется и плата за воспитанниковъ въ ней была положена значительно высшая.
Я былъ недурно подготовленъ дома, и кром того доступъ въ учебныя заведенія тогда былъ очень легокъ. Начальство находило нужнымъ такъ сказать заманивать учениковъ, во всякомъ случа встрчало ихъ съ распростертыми объятіями. Меня проэкзаменовали шутя и предложили принять во второй классъ; но отецъ мой, большой любитель порядка и послдовательности, предпочелъ помстить меня въ первый классъ – чтобъ ужъ непремнно съ начала до конца, систематически, пройти весь курсъ.
Выросшій дома, среди соотвтствовавшей возрасту свободы, я съ большимъ трудомъ входилъ въ условія пансіонской жизни. Меня стсняла не дисциплина этой жизни, а невозможность остаться хотя на минуту одному съ самимъ собою. Дома я привыкъ читать; въ гимназіи это было почти немыслимо. Имть свои книги не разршалось, а изъ казенной библіотеки давали нчто совсмъ несообразное – въ род напримръ допотопнаго путешествія Дюмонъ-Дюрвиля, да и то очень неохотно, какъ бы только во исполненіе воли высшаго начальства. Библіотекой завдывалъ инспекторъ, Василій Степановичъ Бардовскій – человкъ, обладавшій замчательною способностью «идти наравн съ вкомъ», только въ самомъ невыгодномъ смысл. Мн говорили, что въ 60-хъ годахъ, будучи уже директоромъ, онъ страшно распустилъ гимназію, что и было причиною нареканій на это заведеніе; но въ мое время онъ обнаруживалъ во всей неприкосновенности закалъ педагога-бурсака, и раздлялъ вс увлеченія тогдашняго обскурантизма. Розга въ четырехъ младшихъ классахъ царствовала неограниченно, и лишь немногіе изъ моихъ товарищей избгли вмст со мною знакомства съ этимъ спорнымъ орудіемъ воспитанія. Скли, главнымъ образомъ, за единицы. Каждую пятницу вечеромъ дежурный гувернеръ выписывалъ изъ журналовъ всхъ получившихъ на недл единицы или нули, а каждую субботу, на первомъ урок, Василій Степановичъ являлся въ классъ и кивкомъ головы вызывалъ попавшихъ въ черный списокъ. Товарищи провожали ихъ умиленными глазами… Надо впрочемъ сказать, что учиться было не тяжело, и избгать единицъ не представляло большихъ трудностей.
Забота о развитіи молодого ума, о воспитаніи благородныхъ инстинктовъ, какъ-то не вяжется съ розгой. И дйствительно, о такихъ вещахъ заботились мало. О жалкомъ состав гувернеровъ я скажу дальше; самъ инспекторъ, духъ и руку котораго мы ощущали ежеминутно, хлопоталъ только о водвореніи порядка и страха и объ искорененіи свободомыслія. Поощрять охоту къ чтенію, къ труду не по указк, не входило въ его программу, и на просьбу о выдач книги изъ библіотеки большинство учениковъ получало неизмнный, иногда оскорбительный отказъ. «Занимайся лучше уроками! единицы имешь! Да, такъ-съ!» отвчалъ обыкновенно Василій Степановичъ, повертывая между пальцами серебряную табатерку. «Да, такъ-съ» прекращало всякіе разговоры. Не знаю, самъ ли инспекторъ руководилъ покупкою книгъ для библіотеки, но помню что составъ ея былъ удивительный. Она помщалась въ пріемной комнат, и бывая тамъ я усердно разглядывалъ надписи на корешкахъ книгъ, но постоянно видлъ одни и т-же «Сочиненія Нахимова». Съ тхъ поръ я долго не могъ отдлаться отъ представленія о Нахимов, какъ о величайшемъ русскомъ писател… Достать книгу по собственному желанію было невозможно. Помню, что я долго искалъ, какъ клада, томъ лирическихъ стихотвореній Пушкина. Въ то время Пушкина не было въ продаж: смирдинское изданіе (плохое, не полное, на срой бумаг) уже исчерпалось, а анненковское еще не появилось; въ моей домашней библіотек недоставало почему-то одного тома, съ мелкими лирическими пьесами, и я зналъ нкоторыя изъ нихъ только по хрестоматіи Галахова. Проблъ этотъ просто мучилъ меня, и я нсколько разъ, рискуя навлечь на себя гнвъ В. С-ча, приставалъ къ нему съ просьбой выдать мн изъ библіотеки этотъ заколдованный томъ; но инспекторъ, находя такое стремленіе къ поэзіи предосудительнымъ, отказывалъ наотрзъ. Уже года черезъ два, учитель русскаго языка Сергевъ – не блестящая, но добрйшая, славная личность – выхлопоталъ Пушкина для себя, и подъ величайшимъ секретомъ передалъ его на одинъ день мн. Это былъ, можетъ быть, одинъ изъ счастливйшихъ дней моего дтства.
Литературные взгляды начальства выражались между прочимъ въ выбор книгъ, раздаваемыхъ въ награду лучшимъ ученикамъ при переход изъ одного класса въ другой. Мн разъ дали какой-то «Дтскій театръ», состоящій изъ малограмотныхъ переводныхъ комедій, въ другой разъ «Очеркъ похода Наполеона I противъ Пруссіи въ 1806 году», въ третій одинъ томъ словаря Рейфа, и т. д.
Но самую печальную сторону управленія В. С-ча составляла его склонность примшивать къ педагогическому длу политическій элементъ. Эта была, впрочемъ, общая черта времени. Воспитательныя заведенія чрезвычайно узко понимали задачу искорененія въ молодыхъ умахъ зловредныхъ идей. Могу удостоврить, что ни у кого изъ моихъ товарищей никакихъ зловредныхъ идей не было; напротивъ, въ эпоху крымской войны, патріотическое воодушевленіе обнаружилось весьма сильно, и многіе изъ воспитанниковъ нашей гимназіи прямо со школьной скамьи отправились умирать на дымящихся бастіонахъ Севастополя. Тмъ не мене, мы вс постоянно чувствовали себя подъ какимъ то тягостнымъ давленіемъ политической подозрительности. Обыкновенныя дтскія шалости, можетъ быть и предосудительныя, но объясняемыя условіями закрытаго воспитанія, духомъ товарищества, нердко разсматривались именно съ этой подозрительной quasi-политической стороны. Припоминаю случай лично со мной. Подружившись съ однимъ изъ товарищей, я въ рекреаціонные часы часто ходилъ съ нимъ по корридору, и наши разговоры казались намъ занимательне обычныхъ игръ въ общей зал. Но гувернеръ Б-ни, усвоившій себ инквизиторскія воззрнія на самыя обыкновенныя вещи, запретилъ намъ оставаться вдвоемъ, объяснивъ откровенно, что подозрваетъ нашу политическую благонадежность, и что наше отдаленіе отъ товарищей вызываетъ въ его воображеніи классическія фигуры Брута и Кассія… Привожу этотъ неважный случай, чтобъ показать до какой степени односторонне и несвободно относились тогдашніе педагоги къ этой несомннно важной задач общественнаго воспитанія. Надо прибавить, что исканіе политической подкладки въ незначительныхъ явленіяхъ, вытекающихъ прямо изъ условій пансіонской жизни, приводило къ результатамъ почти противоположнымъ: мы чуть не съ десятилтняго возраста получали неестественный интересъ къ политическимъ вопросамъ, и конечно гораздо больше толковали о нихъ, чмъ ныншніе мальчики. Но, повторяю, относиться враждебно къ основамъ нашего государственнаго быта никому изъ насъ и въ голову не приходило. Такъ называемое свободомысліе скоре направлялось въ сферу религіозную – явленіе, какъ извстно, общее тогда всмъ закрытымъ учебнымъ заведеніямъ.
Я былъ бы очень радъ сказать что нибудь лучшее о покойномъ В С-ч. Лично я находился съ нимъ въ самыхъ благополучныхъ отношеніяхъ, и кажется даже пользовался особымъ его расположеніемъ. Я думаю, что это былъ вовсе не злой и не дурной, а только очень обыкновенный человкъ, всегда подчинявшійся малйшему давленію сверху и не выработавшій въ свою долговременную практику никакого собственнаго взгляда. Въ первой половин 50-хъ годовъ, сверху требовали строгости, допускали и жестокость; В. С-чъ не только удовлетворялъ этому требованію, но и самъ несомннно раздлялъ понятія и взгляды господствовавшаго въ то время обскурантизма. Для него, человка ординарнаго, это было тмъ извинительне, что при пассивной роли директора, на немъ лежали весь трудъ и вся отвтственность. Къ чести его здсь необходимо прибавить, что при всей практиковавшейся въ гимназіи строгости, у насъ почти совсмъ не прибгали къ исключенію воспитанниковъ. Тогдашнія учебныя заведенія вообще держались правила, что дти даны имъ счетомъ, и счетомъ должны быть возвращены родителямъ и обществу. За вс четыре года моего нахожденія въ первой гимназіи, я знаю только одинъ случай изгнанія воспитанника изъ стнъ заведенія – именно нкоего Ч., пойманнаго en flagrant d'elit въ проступк положительно безнравственномъ.
Директоромъ гимназіи при мн былъ Викентій Васильевичъ Игнатовичъ. Кажется онъ былъ хорошо образованный человкъ, но мы видали его чрезвычайно рдко, и наврядъ ли онъ принималъ дятельное участіе въ длахъ заведенія. Толстый, благодушный, съ очень благообразнымъ и умнымъ лицомъ, онъ производилъ впечатлніе пріятнаго барина, неохотника до черной работы. Онъ любилъ впрочемъ показать, что занимался спеціально исторіей, иногда заходилъ на уроки г. Лыткина и самъ спрашивалъ учениковъ, именно тхъ, которые желали поправить передъ субботой полученную на недл единицу. Но всего превосходне онъ былъ въ смысл декоративномъ: такого директора можно было выставить куда угодно. Помню его какъ сейчасъ въ двухъ торжественныхъ случаяхъ. Въ март 1855 года гимназія праздновала свой 25-лтній юбилей. Были министръ народнаго просвщенія А. С. Норовъ и попечитель округа. Воспитанникамъ дали завтракъ, съ бокалами какого-то похожаго на шампанское напитка. В. В. Игнатовичъ, въ мундир и во всхъ регаліяхъ, былъ представителенъ до помраченія; онъ ршительно затмвалъ весь сановный персоналъ, постившій нашу столовую, и когда онъ, обратясь съ поднятымъ бокаломъ къ министру, произнесъ нсколько краткихъ словъ, упомянувъ въ нихъ и о какомъ-то орден, «незадолго передъ симъ украсившемъ вашу достойную грудь» – то вс, даже самые маленькіе между нами, почувствовали какъ это хорошо было сказано… Въ другой разъ припоминается мн почтенный В. В. Игнатовичъ, какъ онъ, въ разгар восточной войны, вошелъ разъ къ намъ въ репетиціонную залу, и поздоровавшись необычайно ласково съ учениками, провозгласилъ: «Дти, любите ли вы Россію?» Мы отвчали что любимъ. Тогда директоръ, указавъ на производящійся повсемстно сборъ пожертвованій на военныя нужды, пригласилъ насъ открыть между собою подписку. Мы отозвались съ полною готовностью.
Я не могу судить, насколько вообще дятельность В. В. Игнатовича была плодотворна для гимназіи, но долженъ сказать, что это былъ несомннно умный и добрый человкъ, и что наврное ни одинъ изъ его воспитанниковъ не имлъ съ нимъ непріятнаго столкновенія и не сохранилъ къ нему враждебнаго чувства. Если нельзя утверждать, чтобъ у насъ выразилась серьозная любовь къ нему, то только потому, что мы мало его видли.
Не знаю, насколько слдуетъ приписать вин директора неудачный выборъ своихъ помощниковъ по воспитательной части, но надо сознаться, что составъ гувернеровъ былъ изъ рукъ вонъ плохъ. Все это были иностранцы – въ расчет на практику въ новыхъ языкахъ – и почти поголовно люди безъ всякаго образованія. Крайнимъ невжествомъ поражали въ особенности французы. Одинъ изъ нихъ, бывшій барабанщикъ великой арміи, раненый казацкою пикой, преподавалъ въ первомъ класс французскій языкъ и не могъ поправлять ошибокъ въ диктовк, не заглядывая въ книгу. Другой былъ до того старъ, что почти не стоялъ на ногахъ; третій, совсмъ глупый и безнравственный человкъ, ршительно не годился къ педагогическому длу. Надо впрочемъ сказать, что французы были вс очень добрые люди и мы съ ними отлично уживались; за то удивительнымъ злопамятствомъ и тупымъ педантизмомъ отличались нмцы. Это были наши присные враги, съ которыми мы вели непрерывную войну… Не знаю, къ какой національности принадлежалъ упомянутый выше Б-ни; фамилія у него была итальянская, но онъ отлично говорилъ по-русски, а по характеру напоминалъ австрійскаго полиціанта меттерниховскихъ временъ. Надо было изумляться ловкости, съ какою онъ накрывалъ шалуновъ, и доходящей до благородства горячности, съ какою онъ умлъ самый пустой случай раздуть до степени чуть не политическаго дла. Австрійскій чиновникъ, обрусвшій въ тогдашнемъ Петербург и совмстившій въ себ оба букета, бывалъ иногда истиннымъ виртуозомъ своего дла.
Время, въ которое я поступилъ въ гимназію – считается переходнымъ въ исторіи нашихъ среднихъ учебныхъ заведеній. Классическая система, водворенная гр. Уваровымъ, въ конц 40-хъ годовъ была заподозрна и нарушена. Греческій языкъ сохранился только въ нкоторыхъ гимназіяхъ, предназначенныхъ приготовлять учениковъ въ поступленію на историко-филологическіе факультеты, преподаваніе латинскаго ршено начинать только съ четвертаго класса; взамнъ того введено съ перваго класса преподаваніе естествознанія и увеличено число уроковъ по математик. Приготовляющіе себя къ поступленію прямо изъ гимназіи на государственную службу обязывались слушать законовдніе. Этотъ новый учебный планъ вводился съ 1852 года, т. е. какъ разъ со времени моего поступленія. Со стороны теоретической, реформа очевидно не выдерживала ни малйшей критики и была ничмъ инымъ, какъ дломъ бюрократическаго невжества. Тмъ не мене, припоминая свои школьные годы, я не могу не сказать, что у насъ учились недурно, и что получаемое нами образованіе достигало важнйшей цли – давало ученикамъ и умственное развитіе, и охоту къ дальнйшему научному труду. Безъ сомннія, этимъ благопріятнымъ результатомъ гимназія была обязана не программамъ, представлявшимъ нелпый винигретъ какихъ-то клочковъ и обрывковъ, а выдающемуся таланту нкоторыхъ преподавателей и хорошему составу учениковъ.