«Въ большомъ кабинет?, на длинномъ и широкомъ диван?, покоился вс?мъ своимъ довольно пространнымъ т?ломъ Родіонъ Андреевичъ Гончуковъ, мужчина л?тъ сорока, съ необыкновенно св?жимъ, розовымъ цв?томъ лица, выдавшимися впередъ носомъ и верхнею челюстью, задумчивыми голубовато-с?рыми глазами, и густыми каштановыми волосами…»
Произведение дается в дореформенном алфавите.
I
Въ большомъ кабинет, на длинномъ и широкомъ диван, покоился всмъ своимъ довольно пространнымъ тломъ Родіонъ Андреевичъ Гончуковъ, мужчина лтъ сорока, съ необыкновенно свжимъ, розовымъ цвтомъ лица, выдавшимися впередъ носомъ и верхнею челюстью, задумчивыми голубовато-срыми глазами, и густыми каштановыми волосами.
Подвернувъ одну ногу крючкомъ, а другую слегка свсивъ съ дивана, Родіонъ Андреевичъ мечталъ. Былъ предобденный часъ, который неслужащему и незанятому петербуржцу всего трудне наполнить. Родіонъ Андреевичъ имлъ очень мало знакомыхъ, и здить на five o'clock tea ему было некуда. Побывавъ въ банк и у нотаріуса, захавъ за какой-то не особенно нужной справкой въ департаментъ, и купивъ для чего-то нсколько французскихъ романовъ и альбомъ съ изображеніями трувильскихъ купальщицъ, Родіонъ Андреевичъ смнилъ визитку на домашній сренькій пиджакъ, растянулся на диван и предался, какъ мы сказали, мечтамъ.
Собственно, это были даже не мечты, а какое-то пріятное порханіе около самого себя и всего, что съ нимъ случилось за послдніе годы. А случилось вотъ что. Во-первыхъ, Родіонъ Андреевичъ овдовлъ. Это событіе могло бы совсмъ не отразиться на его чувствахъ, но онъ еще при жизни жены такъ привыкъ уврять себя и всхъ въ необычайной дружб, связывавшей ихъ обоихъ, что по смерти ея какъ-то невольно появилась у него меланхолія въ глазахъ и привычка вздыхать иногда коротенькими вздохами, похожими на икоту.
Во-вторыхъ, въ принадлежащемъ ему сельц Гончуковъ Родіонъ Андреевичъ отыскалъ какимъ-то образомъ желзную руду. Она, собственно, давно уже была извстна, но никому не приходило въ голову, что ее можно извлекать, обрабатывать и продавать. А тутъ какъ-то вдругъ пошла мода на имнія съ рудой. Сначала одинъ изъ сосднихъ помщиковъ създилъ въ Петербургъ, привезъ оттуда горнаго инженера, весьма пріятнаго молодого человка, ходившаго въ чичунчевомъ кител, и продалъ часть земли какому-то металлургическому обществу за очень хорошую цну. Потомъ у другого, у третьяго сосда тоже оказалась руда; потомъ пріхали два бельгійца, съ собственнымъ поваромъ, и стали скупать землю; потомъ явился помощникъ присяжнаго повреннаго и открылъ контору по долгосрочному арендованію крестьянскихъ земель съ рудою; и наконецъ, по всему округу руда вошла въ такую моду, что ненахожденіе ея въ имніи стали относить прямо къ необразованности помщика. Родіонъ Андреевичъ примкнулъ къ движенію уже въ то время, когда цны на землю возросли баснословно. Тогда онъ продалъ большую часть имнія, оставивъ себ только усадьбу, ферму, березовый лсокъ и луга.
Вырученная сумма превысила полмилліона. Родіонъ Андреевичъ ршилъ, что съ такими деньгами жить въ деревн – глупо, и перебрался въ Петербургъ.
Здсь онъ устроился полу-осдлымъ образомъ: нанялъ квартиру, но временную; завелъ обстановку, но не окончательную, и еще далеко не соотвтствующую его крупнымъ средствамъ. Все же окончательное предносилось передъ нимъ впереди, въ нкоторомъ туман. И ему пока очень нравилось это временное существованіе, окруженное пріятнымъ туманомъ.
«Спшить некуда, – думалъ онъ, покоясь на диван и дымя папироской. – Поживу, осмотрюсь хорошенько, тогда видно будетъ. Можно будетъ и дломъ какимъ-нибудь призаняться. Но очертя голову соваться не слдуетъ. Сперва надо изучить, пораскинуть умомъ. Дло хорошо, когда оно врное, и когда на немъ можно удвоить, утроить капиталъ. За такое дло я съ удовольствіемъ возьмусь».
И Родіонъ Андреевичъ, сощуривъ свои задумчивые глаза, что-то прикинулъ въ ум. Цифры получились чрезвычайно круглыя.
II
Раздался звонокъ, и черезъ минуту въ кабинетъ вошелъ господинъ лтъ сорока двухъ, средняго роста, лысый, съ маленькимъ носомъ, маленькими глазками и замтною просдью на вискахъ и въ бород. Одтъ онъ былъ въ длинный сюртукъ какого-то скучнаго покроя. Онъ быстро подошелъ къ Гончукову, быстро пожалъ ему руку, и селъ въ кресло.
– Гд мы сегодня обдаемъ? – спросилъ онъ.
– Да гд же? Я куда-нибудь въ ресторанъ поду, – отвтилъ Гончуковъ.
– Ну, и я съ тобой. А вотъ, кстати: ты мн долженъ сто рублей, – неожиданно объявилъ гость.
– Я тебе долженъ? по какому случаю? – изумился Гончуковъ.
– А по такому, что я за тебя подписался на подарокъ Нивиной. Нельзя было, братецъ, не подписаться: тебя въ балет знаютъ, – объяснилъ гость. – Ты мн, пожалуйста, отдай, я какъ разъ не при деньгахъ.
Родіонъ Андреевичъ пожалъ плечами, нехотя всталъ и вынулъ изъ стола бумажникъ.
– Да ты заплатилъ-ли? – усомнился онъ.
– Ну, вотъ еще! – возразилъ гость, поспшно хватая изъ рукъ хозяина сторублевую бумажку. – Стало быть заплатилъ, если у тебя спрашиваю. На меня еще покосились, что мало даю. Тебя, братецъ, въ трехъ милліонахъ считаютъ, честное слово. Я всмъ такъ и говорю.
– Зачмъ же ты такъ говоришь?
– Для престижу. Престижъ, братецъ, составляется друзьями; ты посл поймешь это. Ты еще не разобрался въ петербургской жизни, не вошелъ въ дло. Посл ты оцнишь мои услуги.
– Цнить услуги я согласенъ, только ты, пожалуйста, впередъ не подписывайся за меня. Зачмъ? Когда захочу, я самъ могу.
– Самъ? Далеко бы ты ухалъ, если бы все самъ длалъ! Знаешь, я тебя сердечно люблю, но прямо въ глаза говорю: отвратителенъ въ теб этотъ провинціализмъ, мелочность эта. Ты никакъ не можешь поставить себя на большую ногу. Честное слово. У тебя сейчасъ какой-то мелкій хуторянскій расчетъ является. Въ теб крупный баринъ не воспитался еще, вдь ты, я самъ замчалъ, морщишься въ душ, когда въ ресторан бутылку шампанскаго спросить приходится, вдь ты, я увренъ, и въ эту минуту думаешь про себя: «опять этотъ Подосеновъ назвался со мной обдать, и опять я за него платить буду». Ну, такъ врешь же, сегодня я самъ тебя угощаю, вотъ что!