— Нет, брат, до Самары ты как-нибудь сам.

«Нива» с задорным упорством преодолевала все неровности дороги, а водитель смотрел вперёд, не особенно заморачивая себя беседой со случайным пассажиром.

И к лучшему. На разговоры меня сейчас, пожалуй, не хватило бы. Я прикрыл глаза, радуясь, что не нужно куда-то ползти, идти или карабкаться. Только ждать.

Я никогда не прыгал с парашютом. Ни разу в жизни. Как-то не довелось. Иногда и подумывалось, что неплохо бы испытать такой полёт, но какие-то иные дела оказывались важнее. Кроме того, я считал, что прыжок с парашютом — это непросто. Нужно проходить долгие инструктажи, знать, что и когда делать, как управлять спуском и как дёргать за кольцо.

Мой же реальный прыжок, произошедший всего пару часов назад, оказался неправдоподобно лёгким. Не зная ничего, я удачно выпрыгнул из «тушки». Хотя раньше мне не доводилось слышать, чтобы кто-то прыгал из больших пассажирских самолётов. Приземлился я тоже благополучно.

Слишком просто всё сложилось. Так не бывает. Наверное.

Я мысленно открутил в памяти сегодняшний день до той минуты, когда заговорил с бортпроводником в самолёте. Возбуждённый до предела, я тогда не придал особого значения одной его фразе. Но она меня задела. Он сказал, что парашюты не предусмотрены — но сразу же после этого вытащил для меня этот самый непредусмотренный парашют. И было что-то в голосе этого человека, в его взгляде. Неуловимо… неправильное.

Да и вообще всё это теперь, при здравом размышлении, казалось нереальным. Спокойный бортпроводник, который вместо того, чтобы усадить нервного пассажира на место, ведёт с ним беседу — это уже само по себе странно. Но полная нелепица — то, что бортпроводник просто так, за здорово живёшь, отдаёт мне парашют, рассказывает, как им пользоваться, и открывает люк. С какой стати он отдал средство спасения именно мне? Не сам им воспользовался, не женщину какую-нибудь или ребёнка спас, а меня?

Я покрутил мысль так и этак, но ни к чему не пришёл. В машине было тепло, и я постепенно согрелся и успокоился.

Дверь. Ты понимаешь, откуда-то знаешь, что не все двери стоит отворять. Но дверь манит. Манит возможностью открыть, увидеть, что там, за ней. Она как яркая обёртка подарка — и тебе не терпится её сорвать, раскрыть, обнажить содержимое.

На этот раз за дверью была просторная институтская аудитория с полукруглым амфитеатром, обнимающим маленькую площадку для преподавателя. Внизу стояли стол и стул рядом с коричневой доской, белёсой от следов мела.

Пусто и гулко. Я поднялся на верхний ряд и сел за крайнюю парту. Наверху было забавно — потолок казался совсем близким, и создавалось ощущение, что ты как будто висишь над аудиторией. Из окон лился грязноватый свет. Там, на улице, было лето, вовсю летел тополиный пух.

Я посидел ещё немного. Поднялся. Пошёл вниз, к выходу. И вдруг увидел, что у стола преподавателя кто-то есть. Какой-то человек, скрипя мелом, вырисовывал огромные буквы на доске.

Я замер. Человек обернулся.

Я узнал его.

Это был тот самый бортпроводник со шрамом над бровью. Свою синюю форму «Пулково» он уже запачкал крошками мела.

Белые меловые крошки. На тёмно-синей ткани.

Ни в коем случае не смотреть на доску! Нужно уходить отсюда. Там, за дверью, я еду в белой «Ниве» по просёлочной дороге.

— Тебя где в городе-то высадить?

Машину тряхнуло на кочке. Хотя ехали уже по асфальту.

— Заснул, что ли? — Водитель добродушно усмехнулся.

Я помотал головой, стряхивая с себя сон.

— А что там есть, в этом городе? — спросил я. Реальность помаленьку возвращалась.

— Ну, вот сейчас будем автовокзал проезжать. Если хочешь, там тебя скину. Может, и доберёшься до Самары своей на автобусе.

— Хорошо, — я кивнул. Автобус так автобус.

Здание муромского автовокзала представляло собой унылое одноэтажное сооружение с большими грязными окнами, крытое шифером и покрашенное почему-то в розовый цвет. Рядом с массивной деревянной дверью под провисшим козырьком неторопливо потрошил пьяненького мужичка дородный парень в серой милицейской форме. На меня милиционер взглянул мельком, остановился было взглядом на заляпанной грязью одежде, но всё же предпочёл довести общение с текущим «клиентом» до логического завершения.

Я справился с дверью. Внутри было пустынно. На скамьях у стены расположилась пара старушек с сумками. По кафельному полу, придававшему помещению сходство с советской баней низкого пошиба, елозила тряпкой уборщица.

Сбоку я увидел окошко кассы и расписание. Продравшись сквозь неизвестные мне Вязники, Касимов и Красную Горбатку, я обнаружил в качестве знакомых пунктов назначения Рязань, Владимир, Нижний Новгород и даже Москву. Самару, судя по расписанию, муромские автобусы игнорировали.

Сама касса, впрочем, была закрыта деревянной дощечкой. Я постучал в неё. Послышалось невнятное шевеление. Окошко открылось, и в проёме показалось недовольное лицо, покрытое ровным слоем дешёвой косметики. Лицо вопросительно смотрело на меня. Я смотрел на лицо.

— Мне нужно уехать в Самару, — произнёс я, оторвав взгляд от бровей, нарисованных чёрным карандашом.

— А в Улан-Батор вам не нужно? — Стервозные нотки в голосе обладательницы лица выдавали нелёгкую семейную жизнь всех её родственников.