Год 1941

В декабре 1941 года корабли стояли на рейде вмерзшие в лед там, где их застал ледостав. Их срочно замаскировали глыбами льда, покрыли надстройки белой краской, навалили сверху снегу так, чтобы с воздуха их нельзя было отличить от торосов. В последний раз кораблям и баржам, груженным мукой и продовольствием, удалось пройти по водной трассе Дороги жизни в конце ноября. МО Вересова шел из Новой Ладоги в составе большого конвоя, когда поднялся шторм. Сильными шквалистыми ветрами и льдами корабли отнесло севернее бухты Морье, где все они и вмерзли в лед, разбросанные в беспорядке всего в 20–30 километрах от линии фронта на Карельском перешейке, с поломанными рулями и гребными винтами. Вставшие на зимовку корабли так на месте и ремонтировались. Морякам приходилось потихоньку обкалывать лед вокруг корпуса, пока не обнажались руль и винты. Кроме того, необходимо было организовать оборону стоянок. Во льду вырубили «окопы», оборудовали огневые точки. Каждый командир и личный состав корабля на лыжах и в белых маскхалатах по боевой тревоге отправлялись на свой участок ледового рубежа: существовала серьезная угроза прорыва финских лыжных отрядов с севера и немецких частей из района Шлиссельбурга.

«Сатурну» повезло еще меньше — штормом и подвижкой льда его выбросило на каменистую банку севернее бухты Морье. Весной ценный для флотилии гидрографический корабль неминуемо бы разбило первым же натиском стихии. Вазген сам произвел расчеты, моряки своими силами соорудили подъемники и подвели под корабль кильблоки. Командованию метод понравился, и корабли стали поднимать по примеру «Сатурна». Друзьям редко приходилось видеться, — Вазген был занят ремонтом корабля или находился на трассе, Алексей — на «морском охотнике» или в ледовых окопах. Так они и встретили Новый 1942 год.

Михаила Захарова отправили долечиваться в госпиталь в Вологодской области.

А что же Настя? Ее снова перевели в Новую Ладогу. С той памятной ночи в деревне Кокорево Вазгена она больше не видела. Настя даже не была уверена, вспоминает ли о ней пылкий лейтенант, но все-таки тешила себя надеждой, что своим возвращением в Новую Ладогу обязана его ходатайству. Она ни секунды не жалела, что так сразу, без оглядки отдалась своим чувствам. По-другому она просто не умела. Кокетство, расчет, личные соображения были ей чужды. Она любила и торопилась любить, пока еще не было поздно. Жизнь ее отныне сосредоточилась в желании видеть его — черноволосого красавца, мужественного, горячего, непостижимо притягательного, единственно достойного обожания и проч. и проч. — таким он был для Насти, впрочем, как и любой мужчина в глазах влюбленной женщины. Любовь зрела в ее сердце, как редкостная жемчужина в чреве раковины, обрастала все новыми сверкающими слоями и с каждым днем становилась все ценнее и прекраснее.

Так она и жила — с сокровищем в душе и усталостью в теле, потому что работы у нее было невпроворот. Совершенно неожиданно ее назначили поваром в столовую гидрорайона. Опытного кока куда-то перевели, а Настя, полагая, что ничего не смыслит в кулинарии, до крайности растерялась. Все у нее валилось из рук. Хорошо, что рядом был Вовка, поднаторевший уже в помощниках у бывшего кока. Мальчик — таким казался Насте этот хрупкий юноша — был несказанно рад, что снова очутился на прежней, привычной для него работе и взялся за нее с удвоенной энергией. Настя жалела его до боли в сердце и старалась поменьше нагружать. В шесть утра ей надо было разжигать печь, чтобы вовремя приготовить завтрак, после завтрака мытье посуды, снова готовка, снова уборка, и так до бесконечности. За водой приходилось ходить на озеро к проруби с ведрами и коромыслом.

Однажды она увидела Арояна в столовой, и дыхание у нее остановилось. Вызвав сильнейшее недоумение Вовки, она забилась за шкаф с кастрюлями, и просидела в этом убежище до тех пор, пока Вазген не ушел. Правда, времени она даром не теряла, проделала дырочку в деревянной перегородке и наблюдала, как он ел, разговаривал с офицерами, шутил, смеялся, и, когда он смеялся, она тоже неизвестно чему улыбалась, удивленно поднимала брови, когда он удивлялся, и утвердительно кивала головой, когда он кивал. Впрочем, было заметно, что он очень торопится, поэтому волшебство скоро закончилось, Настя снова осталась со своими кастрюлями.

Могла ли она подойти к нему? Нет! Для нее это было немыслимо. Он должен был найти ее сам, сам! по своей инициативе, а навязываться ему — да она скорее умрет! Именно так: она до смерти боялась, что он всего лишь скользнет по ней отсутствующим взглядом и, может быть, из вежливости поздоровается, скажет несколько ничего не значащих фраз, и тогда все будет кончено, у нее не останется даже надежды, а без этой надежды она не могла жить.

Поздно вечером, натосковавшись и изведясь до предела, она управилась наконец с делами и побежала к Полине.

Та жила в избе, похожей на избу Варвары Петровны, и сама хозяйка дома тоже чем-то напоминала Петровну — такие же натруженные руки, горестно-покорное выражение лица, лампадка в углу под образами и фотографии сыновей на стене.

Полина уже готовилась ко сну, когда пришла Настя.

— Ты что так поздно? — удивилась Полина. — Да на тебе лица нет! Ой, Настя, все-то ты скрываешь, держишь в себе, а ведь я давно замечаю, что с тобой что-то неладно.

— Поля, я его сегодня видела! — выпалила Настя, даже не сообразив, что Поля не поймет, кого — его, поскольку Настя действительно не делилась с подругой своими переживаниями.

Впрочем, Полине не трудно было догадаться, о ком идет речь.

— Ну видела, положим. И что с того? — с подозрением спросила она. — И что ты так трясешься? С чего ты дрожишь, как в лихорадке? А? — Она схватила подругу за плечи. — Настька, горе мое! Ты что, с ним спала?!

Настя свесила голову, нещадно выдирая нити из своего шерстяного платка.

— Да ты больше дура, чем я думала, — с негодованием сказала Полина. — Я же тебя предупреждала, я ведь пыталась вбить в твою глупую головушку, что этому парню уступать нельзя. Ему что — встал, отряхнулся и пошел, а ты вот теперь трясись, кусай себе локти. Ох, недотепа! Был бы еще кто другой, а то Вазген! Ну ты безмозглая! У меня просто слов нет!