Когда Люба удалялась в выделенную для отдыха комнату, остальные все еще веселились, отмечая праздник, Любе ничуть не близкий и даже напротив совсем чужой и непонятный. Останавливать ее не пытались, Джайзер сказал напоследок длинную бесполезную речь с большим количеством слов, которая вкратце сводилась к тому, что ей стоит отдохнуть и пусть она не волнуется, теперь все будет расчудесно и закончится сплошными плюшками. Впереди только солнце, небо и вода, ну просто рай нерукотворный.

Странно, но когда Люба раздевалась, ложилась спать и натягивала на голову одеяло, она думала не об изменениях, которые произошли в ее собственном теле, а о Бостоне. И это были очень непривычные мысли. С какой-то стороны она его даже понимала. Как можно остаться вменяемым, если ты вырос среди таких, как Джайзер? Как можно быть человечным, если ты не человек? Как не воспользоваться своим преимуществом, когда легко и безнаказанно можешь это сделать? Когда это для тебя естественно, так же как для человека дышать?

Разве можно воспринимать его как обычного молодого человека? Он другой. И он, и Эсфиль, и Лазурь. И Донго, от которого бросает в дрожь. И Джайзер, который закрыт столькими слоями мотивов и намерений, что возможно и сам давно забыл, к чему шел.

С самого начала их сомнительного знакомства, Люба каждый поступок Бостона считала поступком человека, далекого от воспитания и принятых в обществе норм морали. Он угрожал, чтобы добиться своего и это смотрелось отвратительно, но теперь, когда ясно, что… нет, на самом деле вовсе не ясно, но почему-то Люба с изумлением поняла, что уверена, будто он не стал бы ее принуждать. Не посмел бы.

Тем вечером, в комнате, он бы остановился, скажи она хоть слово.

И тогда, на берегу, Эсфиль стояла, растерявшись от Любиных слов, но полностью убежденная в том, что Бостон не способен принуждать девушку к сожительству. Да, он дурак, но не подлец.

Почему вдруг Люба стала ей верить? Может потому, что ей этого хотелось?

Она крепко сжала в кулаке угол одеяла. Непонятно, к чему все это. К чему думать? Если раньше Бостон был недосягаем по причинам, разводящим в разные стороны людей — различные социальные слои, деньги, власть и разные цели, то теперь они отодвинулись друг от друга еще дальше, как существа разного вида. Невозможно представить рядом человека и обезьяну, даже если вторую одеть в человеческую одежду и научить кушать вилкой.

Но как же хочется ошибиться! Ведь она многого не знает!

И Джайзер со всеми своими играми…

И смесь тоски, которую вызывает любая, даже случайная и мимолетная мысль о существе, о котором Люба ничего не знала. Ведь что на самом деле известно о Бостоне? Что он нагл, избалован, непредсказуем и ненадежен? Это все, наверное, так и есть, но ведь за фасадом кроется что-то еще. Конфликт, который явно развел старших и младших 'камуфляжных людей' по разные стороны баррикад, план Джайзера по симбиозу и мир, где никто не умирает, но который все равно полон потерь.

Букет цветов, подаренных старушке.

Слова 'это неправильно' в момент, когда их не ждешь.

— Ты слишком хрупкая, — сказал ей однажды Бостон и она не поняла тогда, что имелось в виду. Теперь все тайное всплыло на поверхность и одновременно появился вопрос — сможет ли она понять его сейчас?

И захочет ли?

Хотя этот вопрос как раз не имеет смысла, потому что существовала вторая причина того, что её не пришлось бы ни к чему принуждать. Такая цельная, реальная, такая категоричная и отлично нейтрализующая все остальные.

Она сама этого хотела.

— Где ты? — шепотом спросила Люба перед тем, как провалиться в темный и незнакомый сон.

***

— Эй…

Люба подскочила, как будто ее укусили за пятку, хотя Лазурь всего лишь провела рукой по одеялу.

— А, это ты.

Люба пробежалась пальцами по собственному лицу, потому что ночью ей снилось, будто оно закрыто тонкой жестяной маской и как бы она ни улыбалась, улыбка остается невидимой. И она знала, что выражение маски меняют не движением мышц, а чем-то другим, мысленным приказом, силой воли, но у нее все равно ничего не получалось.

Два лица. У нее как будто стало два лица и уже неизвестно, с каким из них она появилась на белый свет изначально.

— Вставай, — мягко сказала Лазурь.

Люба подняла на нее глаза.

— Как ты попала в комнату?

Та быстро пожала плечами. Странное платье, как будто из крошечных пушистых кусочков ваты, склеенных между собой, повторило движение плеча, белоснежные распущенные волосы заскользили следом.

— Я подумала, лучше я тебя разбужу, чем он.

— Ты похожа на Белоснежку, — неожиданно заявила Люба. — Я видела однажды похожую на детском утреннике, правда, ты гораздо красивее. Не пробовала никогда играть?