— Нет, ну, правда? Или она слишком занята на общественных работах? — не унималась Юленька. — Конечно, детский труд у нас законодательно запрещен, но ради будущего любимого мужа ведь можно?

— Какого мужа? — Дима оглянулся, будто на кухне еще кто-то был, кроме них двоих. — Это ты замуж собираешься, а не я, у меня всего лишь ремонт кухни, очень даже неплохо получилось.

— Хорошо получилось, — кивну Юля, не педалируя тему с замужеством, так как это было его делом. — Приятно приходить сюда раз в полгода, может, в следующий раз вернусь в пентхаус?

— Сомневаюсь. Кухню мы отбили без проблем, но звать сюда таджиков для капитального ремонта, это значит надо еще звать нациков, чтобы сначала таджики убрали квартиру, потом нацики убрали таджиков… — загибал пальцы Дима, передавая ей свободной рукой чайную кружку.

Дима имел тот склад характера и жизненную позицию, которую в лучше случае назвали бы асоциальной, а в худшем — экстремистской. Впрочем, в 21-м веке, когда границы понятия экстремизма окончательно размылись, а обществом правила толерантность, таких людей как только не именовали, от гопников до un enfant de revolusion, в зависимости от количества образования и числа имевшихся административных правонарушений.

Периодически, Диме, как и большинству человеческих особей, страстно хотелось «убить всех людей», однако в отличие от простого обывателя, у него были достаточно четкие представления о том, как именно это можно сделать. Обыкновенных представителей общества присутствие таких, как Дима, обычно очень напрягало: за словом в карман не лезет, на все имеет свое мнение, причем переубедить его практически невозможно, даже с белой льняной рубашкой одевает кожаные перчатки с металлическими вставками, на случай, если придется драться. Да и рубашки-то от него не дождешься, в любое время года лучшей одеждой у него считается темный свитер, «косуха» или камуфляжные штаны. Одним словом, не прекрасный принц, причем он сам это понимает и очень собой гордится.

Юля с Димой общалась уже 3 года, давно забросив попытки его переделать. Для этого, в свое время, ей пришлось засунуть свои православно-интеллигентские корни подальше, Диме не было интересно в ней ни то, ни другое. Зато он с удовольствием говорил о книгах, холодном оружии и зачем-то знал французский. В какой-то момент их общение стало для Юли невыносимым, потому что все её мнения и попытки донести некую «светлую и великую» идею разбивались об нездоровую долю упрямства и инфантильности.

Через пару лет после знакомства инфантильность улетучилась, упрямства поубавилось, зато пришел цинизм, причем не только у Димы, но и у самой Юли. С того дня общаться им стало проще некуда. Лучше всего это получалось на трезвую голову, тогда как у большинства людей было с точностью до наоборот.

— Самое странное то, что раньше меня очень напрягали вот эти твои заявления, — призналась Юля, рассматривая лежащую на столе коробку с плавленым сыром со вкусом шоколада. — А теперь ничего.

— Это потому что ты все меньше ездишь по Европе, — спокойно ответил Дима, проследив её взгляд и открывая крышку коробки. — И толерантности в тебе все меньше, это нормально. Мозг как бы сам начинает работать, когда перестаешь купаться в этом бреду про то, что все люди — братья. В твоей Англии это на каждом шагу.

Юля, молча, кивнула. Буквально за несколько дней до приезда она лично билась в истерике из-за одного случая, произошедшего на их выпускном курсе и затронувшего её саму, как старосту. Университет славился своей юридической библиотекой, в которой было достаточно копий академической литературы для написания курсовых студентам с потока в 100 человек. Поток, само собой, состоял не только из англичан и её самой, на курс поступило более 40 % студентов из Африки и Китая. И если китайцы казались ей биороботами, направленными на самосовершенствование во имя величия Поднебесной, то африканцев Юля периодически не понимала совсем.

В разгар сезона сдачи курсовых работ, когда те, кто начал «творить» вовремя уже перешли от вступлений к основной теме, а те, кто поленился раньше, решили, что пора срочно начинать писать, из библиотеки начали пропадать книги. Совершенно случайно выяснилось, что ценные тома в своем шкафчике прячет африканская девушка 24-х лет, которую на курсе никто, кроме её соплеменников, не замечал, такая она была тихая и спокойная.

— Чем дело-то кончилось? — вернулся к теме Дима, когда они заговорили о случае с учебниками.

— Ну, видимо, повинуясь той самой ужасной толерантности, о которой ты так много говоришь, — усмехнулась Юля. — Наши студенты решили не «сдавать» её в деканат. Одна девочка подошла к ней после лекций где-то на автомобильной парковке и спросила, зачем она прячет книги, мол, они же всем нужны для занятий.

— Она, конечно, расплакалась, извинилась и отдала Уголовный кодекс? — деловито поинтересовался парень, прикончив к тому моменту полутора литровую кружку кофе со сгущенкой.

— Будешь смеяться, но нет, — поежилась Юленька. — Она накинулась на подошедшую сокурсницу там же, на парковке, чуть ли не с кулаками, обвинив её в расизме, преследовании «black people» и прочей ерунде. Ни девочка, ни я так и не поняли, почему белым нельзя воровать книги из библиотеки, а черным можно.