— Я тоже думаю, что Трастамарский дом не уступит трона Ланкастерам, иначе бедняге Энрике не стоило пачкать руки в крови Педро… — нервное напряжение не отпускало Пеголотти. Он поминутно дергался, словно порывался куда-то бежать. — Но оставим в покое мертвых, мессир. Даже самая сногсшибательная новость хороша только в свежем виде. Не угодно ли вам взяться за перо? — он раскрыл бюро, где уже все было подготовлено для письма.

— К вашим услугам, — поднялся Чосер.

Когда работа была закончена, флорентиец раскрыл секретное отделение и вынул из ящика изящно переплетенный томик.

— А это я припас специально для вас, — в бархатистом голосе Балдуччо прозвучали снисходительные нотки. — «Золотой осел» божественного Апулея. Как вам понравится? — он упер руку в бедро, наслаждаясь эффектом.

— Простите, но я не могу, — через силу вымолвил поэт. — Я грешен, как все: принимаю подарки, занимаю направо и налево и не плачу по векселям, — он старался быть мягким. — Но взяток я не беру. Кто из нас в более стесненном положении — вы или я, мессир? Может быть, после когда-нибудь, но не теперь, ради бога, не в эту минуту…

По дороге через сити к Олдгейту Чосер окончательно поверил в то, что и для него вновь протрубили рога судьбы. Он поклялся себе, что начнет собирать зашифрованную летопись «эпохи шатаний». Прежде всего следовало дать оценку знаменательным переменам, которым сам был вольным или невольным свидетелем. Прошлое — великий учитель и садовод. Оно готовит тот перегной, из которого произрастают все сегодняшние побеги.

Со слов жены, фрейлины кастильской принцессы, Чосер знал о подробностях убийства Педро Жестокого, Педро-монстра, о ком, однако, следовало официально скорбеть, ибо он был союзником, а Энрике, теперь уже тоже покойник, — неприятелем.

К числу безусловных врагов следовало отнести и Бертрана Дюгеклена, также благополучно преставившегося, но уж очень не хотелось бросать камень в саркофаг доблестного солдата.

Прельщенный сложностью задачи, поэт решил оттолкнуться от герба Дюгекленов: черный орел на серебряном поле с красной балкой, похожей на ветку:

Получилось изящно, на манер шарад, которые так любили при дворе герцогини Констанции.

Уже добредя до своих ворот, сэр Джеффри свернул по направлению к мосту. Лунатизм вдохновения вел его в Саусуарк к Гарри Бейли, содержавшему таверну «Табард». Там хорошо писалось и думалось. Завсегдатаи порой рассказывали занимательнейшие истории, и, что прельщало далеко не в последнюю очередь, Гарри до краев наливал кубки. Глазами лесных зверей горели в английском олове лозы Брюсселя и Мааса.

Деревня под Фоббингом, куда в надежде найти посланца «Большого общества» во весь опор прискакал Тайлер, оказалась покинутой. Повторялось неизбывное видение детства: запертые ставни, заколоченные двери, пустые дворы. Словно «Черная смерть» вновь прошлась по знакомым дорогам и выкосила все на корню: людей, скот, домашнюю птицу. Даже самого ободранного петуха не осталось, чтобы прокричать привет встающему над соломенными крышами солнцу. Встревоженно кружила вокруг гнезда чета аистов, и лишь вороны, не чуя беды, деловито разгребали отбросы. Гнетущая тишина и неподвижность брошенного жилья навевали такую тоску, что подступали слезы.

Тайлер примерно догадывался, куда скрылись здешние жители, изнемогшие от постоянного страха перед мечом королевского правосудия. С того достопамятного дня, когда он вместе со своими неразлучными йоменами нагрянул к барону Маргиу и под угрозой смерти заставил перепуганного лорда вернуть крестьянский скот, здесь не знали покоя. Каждый вечер, наверное, собирались всем миром и спорили до хрипоты, когда и, главное, куда уходить. Тайлеру приходилось бывать на подобных сходах, и он легко мог представить себе, как, проговорив до полуночи, но так ни на чем и не столковавшись, разбредались по домам удрученные безысходной заботой отцы семейств. А на следующий день все начиналось сначала, пока тяжкая мысль о том, что ничего другого не остается, как только уйти с насиженных мест, не завладела сознанием последнего сомневающегося. Скорее всего именно восстание в Брентвуде и подтолкнуло общину к действию. Теперь приход карателей выглядел неминучим. Никто, а уж фоббингцы меньше всех, не мог надеяться на пощаду. Послав вешателей, правительство не оставило путей отступления ни себе, ни общинам. Рачительный хозяин не приступает к стрижке овец, пока не отрастет новая шерсть. Эти же, уподобившись волкам, вознамерились разом содрать всю шкуру. Само небо, желая наказать хищников, лишило их последних остатков разума. Что ж, пусть теперь пеняют на себя. Они сами подожгли дом. Пусть же шире разлетаются жгучие звезды, пусть все, что может гореть, запылает. Никак нельзя проиграть верную схватку. Если эссексцы останутся одинокими и захлебнутся в собственной крови, Англию ждут тяжкие испытания. Пройдут долгие годы, прежде чем она вновь пробудится от могильного сна.