Миссис Томпсон сидела за кухонным столиком, чистила картошку и смотрела, как повар по телевизору готовит романтический ужин для двоих. Она улыбнулась девочкам, поцеловала Дороти в щеку и показала им на поднос, где стояли тарелка с шоколадным печеньем и два стакана молока. После этого она снова повернулась к телеповару.

Лилли взяла с тарелки печенье и отпила глоток молока. Она уже поняла, что, если будет помалкивать, сумеет научиться здесь чему-то важному. Миссис Томпсон ловко подцепила наманикюренным ногтем глазок в картофелине. Ногти у нее были блестящие, ярко-красные. Дороти закатила глаза, допила молоко и вышла из кухни. Лилли нехотя поднялась следом за подругой.

Дороти стояла в родительской спальне и рассматривала себя в высокое зеркало на подвижной раме. Лилли швырнула школьную сумку на пол и опустилась на мягкую оттоманку, застывшую в изножье большой двуспальной кровати, как сторожевой пес. Кровать была накрыта вязаным пестрым покрывалом; красные и синие квадраты на нем перемежались розовыми и зелеными. Лилли мысленно представила покрывало в собственной убогой спальне. Нет, такая красота не сочетается со старыми розовыми нейлоновыми занавесками и ковровыми дорожками. Она погладила покрывало и сунула палец в петлю.

Дороти приподняла подол юбки и осмотрела в зеркало свои ноги. Толстеет подруга, подумала Лилли. Но ноги у нее по-прежнему что надо. Как у фигуристки. Коричневые в колготках цвета загара и гладкие, как масло.

— У тебя чистые руки? — спросила Дороти, не отводя взгляда от зеркала.

Лилли убрала руку от покрывала. Иногда Дороти бывает такая зануда!

— Покрывало вязала моя бабушка. Она и мне связала покрывало из остатков… из кусочков, которые остались после вещей, которые она связала мне и Тот. — Дороти отошла от зеркала и с размаху бросилась на кровать. — А твоя бабушка чем занимается?

Лилли теребила петлю-застежку на бархатной гардине.

— Она в доме престарелых.

Дороти вздохнула и проверила, нет ли зацепок на колготках.

— Когда наша бабушка состарится и станет беспомощной, мы наймем ей сиделку… Ну, когда больше не сможет сама ходить в туалет. Мама говорит, отдавать стариков в дома престарелых негуманно. Так поступают бедняки. — Дороти приподнялась на локтях, и ее лицо оказалось на одном уровне с лицом Лилли. — Она говорит, это очень, очень вульгарно.

Лилли поняла, что пора уходить. У Дороти мерзкое настроение, оставаться нет смысла. И потом, скоро пять сорок пять; мама и мальчики будут дома. Лилли встала, стряхивая крошки со школьной юбки.

— Мне пора. Пора пить чай.

— Пить чай? Хочешь сказать — обедать?

Крошки печенья прилипли к серой плиссированной юбке. Лилли мельком посмотрелась в зеркало Дороти. Школьная юбка задралась, выставляя напоказ ее тощие ноги. Уж больно они костлявые!

— Вот именно, — сказала она. — Обедать.

Лилли то гордилась своей матерью, то стыдилась ее. Гордилась, потому что мама работала стилистом в «Салоне красоты Андре» и у нее всегда была красивая прическа, а стыдилась потому, что мама вынуждена была работать полный день. Но, как постоянно напоминала им мама, мистер О’Фланнери потерял работу, на ее деньги живет вся семья — она покупает хлеб на стол и обувь им на ноги.

Каждое утро, до того как мама уходила, Лилли смотрела, как она повязывает свои светлые волосы, обильно политые лаком, шифоновым шарфиком. Шарфик был такого цвета, как вены у старушек. Потом мама смотрелась в зеркальце в желтой пластмассовой раме, висящее над кухонной раковиной. По будням они все вместе выходили на автобусную остановку в Ивовом переулке и ждали автобус, который вез ее и братьев в школу Девы Марии, а маму — в салон красоты. Но сегодня был первый день каникул, и привычное расписание не соблюдалось. Лилли наблюдала за тем, как мама красится.

— Слушайте все, — сказала мать, нанеся последние штрихи. — Ведите себя хорошо, поняли? — Она туго повязала шарф под подбородком. — Не приставайте к отцу. Ему надо вскопать сад, а за вами гоняться некогда. — Она взяла со стола термос с горячим чаем. — Отколете какой-нибудь номер, и до конца каникул отправитесь к дедушке!

Лилли и братья, завтракавшие за столом, тут же затихли.

— Майкл, Симус, — продолжала мать, — слушайтесь Лилли. Она старшая.

Майкл скривился.

— Почему она всегда командует? — заныл он, лягая Лилли под столом.

— Потому что ей четырнадцать, а вам двенадцать. Вот и все!

— А когда я буду командовать? — спросил Майкл.

— Когда ты будешь старше сестры, тогда ты будешь мужчиной. А теперь помните — ведите себя хорошо. — Она заставила Лилли и братьев пообещать, что они не будут есть на улице и выходить из дому в пижамах и тапочках. Пусть она зарабатывает на жизнь, добавила мама, выходя из задних ворот, но она не хочет, чтобы соседи думали, будто ее дети не умеют себя вести.

Лилли сидела за столом и возилась с завтраком — свиной сосиской в куске хлеба «Гордость хозяйки». Сколько можно! Она терпеть не могла сосиски в хлебе. В сосиске много странных пружинистых комков, от горячего жира тает масло на хлебе, оно течет по руке и пачкает манжеты халата. Как только щелкнул замок на калитке, Майкл вышел из-за стола. Лилли слышала, как клацают его футбольные бутсы в спальне наверху, прыгает мяч по лестнице; глухой удар — мяч случайно ударил в стену.