— Эй, Джим! — раздался где-то недалеко голос Бекки. — Это ты, Джим?

— Да, — отозвался я. — Что ты там делаешь?

— А ты где?

— Просто я гулял, за домом дяди Джорджа и тети Мерил и зашел в туман, — объяснил я. — И вдруг услышал твой голос.

— Дальше не ходи, — сказала Бекки. — Только разговаривай.

— Про что разговаривать?

— Да про что угодно. Это совершенно неважно. Я тут заблудилась. Искали тебя — и заблудилась… Ну вот, кажется, удалось подойти чуть поближе.

— Так-так, по-моему, тоже, ты теперь ближе.

— Давай говори что-нибудь, а я попробую выйти на голос.

Я начал не задумываясь, выбалтывать все, что было у меня на уме — просто чтобы ей было слышно. Наверняка Бекки и не слушала, что я там несу, так как она снова принялась петь. Я даже сам себя толком не слушал — было бы странно, если бы я всего этого не знал.

Ее пение становилось все громче, и вскоре я уже не сомневался, что сестренка где-то рядом. Я стал изо всех сил вглядываться в сумрак и в конце концов слева от себя увидел какой-то смутный силуэт. Я вытянул обе руки и крикнул:

— Бекки! Сюда!

Она сделала еще один шаг — и через секунду я уже держал ее руки в своих.

— Ну вот, а теперь иди обратно тем же путем, что пришел сюда.

Мне хватило пары шагов, чтобы оказаться в том месте, где я стоял до этого — то есть перед стеной тумана. Бекки вышла следом за мной и тут же бросилась мне на шею. Я обнял ее, и туман немедленно стал рассеиваться.

— Прости, — прошептала она. — Прости меня.

— Ты насчет чего? — спросил я.

— Я же все перепутала и отправила вас с Барри не туда, куда надо. Я еще недостаточно хорошо научилась…

— Да уж ладно тебе, — успокоил я ее. — Главное, все получилось. Теперь мы оба здесь, у Кендаллов. Самое худшее позади.

— А ты… ты менял облик? — спросила Бекки.

— Ну да.

— Наверное, плохо было?

Впервые за все время я задумался над этим вопросом.

— Скорее это было… ну, что ли, несколько неожиданно, — ответил я. — Нет, я бы не сказал, что это было совсем уж плохо. Знаешь, мне бы все равно пришлось рано или поздно пройти через это. И потом, дядя Джордж говорит, что научит меня управлять превращением. Думаю, мне стоит пожить здесь в свой студенческий год и обучиться всем тонкостям.

— Я так боялась, что с тобой что-нибудь случится! Я покачал головой:

— Да нет же, со мной ничего такого не случилось. Только вот ни одному из нас не удалось найти папу.

— Я знаю. Он в черной зоне, — сказала Бекки. — Тот тип, с которым он дрался, хотел действительно проникнуть в нашу зону, но Тому удалось его подстрелить — слегка подстрелить, — после чего сам он сразу переместился. Затем «черный» сломал нашу установку и…

— Продолжай, продолжай! — не вытерпел я. — Только откуда ты все это знаешь?

— Уборщики, — ответила она. — Они появились вскоре после того, как вы отбыли.

— Но ведь они уже… — начал я и в ту же секунду понял, что она хочет сказать.

— Тот человек, видимо, и был «черным» агентом, — продолжала она. — Это его кровь ты тогда учуял. Вероятно, у него есть сообщники в городе, которые в курсе всех наших дел — они-то и научили его, что надо сказать, чтобы скрыться незамеченным. У них было продумано все до мелочей.

— Почему ты так решила? И почему ты так уверена, что те, другие — настоящие?

— А я их узнала. Я как раз смотрела в окно, и тут они подъехали на своей обычной машине. Вспомни — мы же не видели, какая была машина у первых уборщиков, да и голос того, что разговаривал с нами через дверь, я тоже никогда не слышала. Кстати, тем, вторым, я тоже поведала твою легенду о некоей реконструкции. А еще я вспомнила, что ты тогда говорил про кровь. Поэтому, когда они уехали, я включила везде свет и обошла помещение. Так вот, на заднем крыльце я обнаружила несколько засохших пятен крови — и на стоянке тоже.

— А почему ты думаешь, что он переместился к нам через транскомп — и напал на папу?

— Не знаю, — сказала Бекки. — Но могу поклясться, что это связано с войной в черной зоне. Обстановка там сейчас накалилась, и «черные» пытаются создать беспорядки в других зонах, чтобы «белые» не могли помогать партизанам…

Все время, пока мы говорили, я держал Бекки в объятиях, но тут я резко отстранил ее и посмотрел ей в глаза. Я ведь не говорил ей об этом — даже когда нес всякую околесицу, подавая голос из тумана. Я говорил о чем угодно — о том, что мне никто не доверяет, что все все от меня скрывают, — но ни словом не обмолвился о партизанах. Так, значит, она тоже знала! Знала и молчала!