В целом, можно сделать вывод, что моральное состояние финского общества во время войны Продолжения несколько отличалось от периода Зимней войны. Это было вызвано в первую очередь тем, что изменился сам характер боевых действий. С переходом старой государственной границы изменилось отношение к стране со стороны западных держав. Финляндия становится агрессором по отношению к Советскому Союзу, что не могло не сказаться на тематике, например, английской пропаганды на страну. Затяжной характер боевых действий тяжелым бременем лег на экономику Финляндии. Уровень жизни населения снизился, в стране было введено нормирование продуктов питания и одновременно с этим выросли цены. Однако пропаганда внутри страны успешно справилась с трудностями, и моральный дух населения продолжал оставаться на достаточно высоком уровне.

Более того, на основании всех имевшихся в моем распоряжении документов из российских и финских архивов, а также из частных коллекций считаю, что настроения гражданского населения и его отношение к событиям войны Продолжения никак не влияли на сдачу военнослужащих финской армии в плен. Дезертирство — да, уклонение от службы в армии — да, но сдача в плен — нет. В этом, пожалуй, заключалось существенное различие между отношением к войне в СССР и Финляндии.

Начавшаяся 22 июня 1941 года война была для советских солдат и гражданского населения войной против агрессоров независимо от того, на каком фронте и против какого противника велись боевые действия. Однако, несмотря на то что большинство советского народа полностью поддерживали и осознавали справедливый характер войны, нельзя сбрасывать со счетов и сотрудничество граждан СССР с оккупантами, а также участие граждан Советского Союза в боевых действиях на стороне противника. Масштабность этого явления опровергает распространенные представления о «морально-политическом единстве советского общества» в 1939–1945 годах. Но если во время Зимней войны создание вооруженных воинских формирований из бывших военнослужащих Красной Армии ограничилось лишь РНА Б. Бажанова, то во время Великой Отечественной войны сотрудничество с противником было на несколько порядков выше. По нашим оценкам, граждане СССР, находившиеся в разнообразных частях и формированиях германских вооружённых сил в 1941–1945 годах, составили не менее 15 % от всех людских ресурсов Германии, мобилизованных для военной службы [202] . В свою очередь, сотрудничество с Финляндией не отличалось таким размахом. Хотя только за июнь — сентябрь 1942 года войска V и VI армейских корпусов зафиксировали 86 случаев перехода на финскую сторону военнослужащих Красной Армии. Впрочем, в составе финской армии действовало лишь несколько воинских формирований, набранных по национальному признаку.

В отличие от европейского коллаборационизма, разносторонняя поддержка, оказанная противнику гражданами Советского Союза, обусловливалась внутренними пороками сталинского общества. Поэтому, изучая различные аспекты поддержки, оказанной советскими гражданами противнику в годы войны, мне кажется, необходимо рассматривать этот процесс в качестве стихийного протеста части общества против внутренней террористической политики советского государства, усугубленной режимом личной власти И. В. Сталина. При этом стоит отметить, что в сознании участников антисталинского протеста личность Сталина нередко олицетворяла собой все общественное зло даже в большей степени, чем аббревиатура НКВД [203] .

Начало войны вынудило руководство вышеупомянутого ведомства пойти на превентивные меры обеспечения безопасности во многих регионах Советского Союза. Так, например, из Ленинграда в 1941–1942 годах были эвакуированы лица немецкой, финской, прибалтийских национальностей, судимые в прошлом по ст. 58 УК РСФСР, часть была физически уничтожена. Аналогичные действия были предприняты и в Карелии. Бывших финских военнопленных периода Зимней войны, находившихся в Петрозаводске, «ввиду того, что часть из них ведет подозрительный образ жизни и может быть использована финразведкой», предполагалось интернировать [204] .

Критическая ситуация, сложившаяся в первые месяцы на фронтах Великой Отечественной войны, и отсутствие достоверной информации привело к тому, что среди населения стремительно распространялись различные слухи и домыслы, причем нередко они исходили от противника. Таким образом, нейтрализация пропаганды противника и борьба с разного рода негативными настроениями среди населения были важнейшими задачами того времени. К тому же, как отмечает петербургский исследователь Н. Ломагин, «чрезмерный оптимизм, характерный для выступлений советских средств массовой информации в первые два месяца войны, резко контрастировал с тяжелейшими боями, отступлением советских войск, вызвал определенное недоверие к сообщениям газет и радио» [205] .

В такой обстановке возникла особая нужда всеми доступными способами отслеживать общественные настроения. Впрочем, необходимо отметить, что для этого, уже начиная с первых лет советской власти, была создана развернутая система контроля за настроениями в стране. Наиболее подробные материалы, отражавшие общественные настроения, готовили органы госбезопасности. В ГПУ подготовкой таких материалов занимался созданный в 1921 году Информационный отдел; впрочем, материалы для него предоставляли и другие отделы, например Особый, Секретный, Контрразведывательный, Восточный и др. В 1931 году Информационный отдел вошел в состав Секретно-политического отдела. В годы войны его функции выполняло 3-е управление НКВД СССР, а с апреля 1943 года, когда был создан Народный комиссариат государственной безопасности, 1-5-й отделы 2-го управления НКГБ (возглавлял управление комиссар ГБ 3-го ранга П. В. Федотов).

В годы войны отчеты сводились в спецсводки или спецсообщения. Их обычно составляли по откликам на ситуацию на фронте, международные события, выступления И. В. Сталина. Сводки, как отмечает российский исследователь В. Голубев, составлялись по традиционной схеме: вначале делался почти обязательный вывод о массовой поддержке того или иного решения, выступления и т. п., затем приводились примеры, это подтверждающие. Далее приводились примеры «негативных», «враждебных», «фашистских» или «пораженческих» высказываний, причем часто в этот разряд попадали достаточно осторожные и вполне обоснованные сомнения в результативности тех или иных международных соглашений или в справедливости отдельных сообщений советской пропаганды, тем более — в исходе войны [206] .