Жизнь продолжается…

Именно на этой жизнеутверждающей мысли мы и расстаемся, поговорив о том, как же хочется уже нормально поесть, поспать, помыться, написать письмо…

— Ничего, Валера, уже сентябрь, скоро призыв. Привезут в Фергану очередных «курков», а там и до нас довезут вскорости. Вот и у нас жизнь начнется!

— Точно, Тема, потерпим, а там и наше время придет. Не мы первые, не мы последние. Дотянем, а уж там…

Есть и в жизни «шнуров» место светлым перспективам. Просветленные, возвращаемся каждый в свою роту, и все продолжается так, как происходит вот уже почти два месяца.

Палатки разведчиков стояли в расположении нашего батальона, довольно недалеко от наших. Но всеми возможными способами мы избегали ходить мимо них. Это был словно Бермудский треугольник: оказался там — считай, пропал. Может быть, поэтому, а может быть, потому, что так было угодно судьбе, но с Валерой мы больше не пересекались до того самого дня, когда встретились у валунов на Алихейле.

— Привет, Тема!

— Здорово, Валера!

— Что с головой?

— Бандитская пуля… Как оно?

Он стал еще мрачнее. Еще более подчеркивает эту мрачность то, что руки и лицо у Валеры почти черные. Глаза — еще более колючие и угрюмые на фоне этой копоти. Тоскливые… Голос — еще более хриплый. В голосе — безнадега:

— Заколебали они, Тема, жизни нет вообще. Всю дорогу только и делаем, что жрать им готовим. Куда лезет-то столько…

— Не говори, наши тоже достали — перловку из сухпая им «западло», рис давай и гречку, а где их взять-то?.. Хорошо хоть, сухари черные из «армейского» сухпая не едят, а то б мы вообще сдохли все…

— И, как назло, без дела сидим. Они и дуреют. Хоть бы на задание какое скорей. Сам попрошусь, как что будет. Сил моих больше нет.

— Да ладно, Валера, декабрь уже. Скоро привезут осенников из Ферганы — помнишь, говорили? Заживем! До февраля-то всего осталось…

— До февраля еще дожить надо.

Валеркино настроение мне понятно и близко, но сейчас у меня куда более насущная проблема, и она все острее напоминает о себе. Ничего не возражаю, быстро прощаюсь и уже почти на полусогнутых ретируюсь за валуны.

Да и что тут скажешь — это позже я пойму, что нельзя на войне таких слов говорить, нельзя судьбу гневить. Это потом узнаю, что нет на войне слова «последний», а только — «крайний». Уже пробыв в Афгане довольно долго, привыкну к тому, что каждая встреча, каждый разговор могут быть ПОСЛЕДНИМИ. Научусь не загадывать наперед и не дразнить Провидение замыслами и планами на будущее. И главное — не поминать смерть!

Но пока я ничего этого еще не знаю. Как не знаю и того, что в очередной раз где-то совсем рядом вновь замаячила Судьба: кружит над нами, высматривая, кого бы выбрать, кому «назначить» этот день…

…Минут через пятнадцать звучит рык нашего Рекса:

— Вторая рота, приготовиться к движению!..

Проходим мимо остающихся пока на месте разведчиков, где-то среди них вижу рядом с костром Валеру. Но он не видит меня, он при деле.

Спустя несколько часов разведроте прикажут проверить какой-то заброшенный кишлак. Валеркина надежда сбудется — он попадет в группу к молодому лейтехе-взводному, которому поручат эту задачу. Перед входом в кишлак Валера, по примеру других, разогнет усики на кольце гранаты в подсумке на груди. В последний момент группе дадут отбой. Он загнет их снова. Потом еще раз: «Вперед!» И снова: «Отставить!»

Алюминиевые усики подломятся, но Валера этого не заметит… Лейтенант, стоящий среди дембелей, подзовет его, чтобы что-то приказать. Подходя к нему, Валера снимет автомат с шеи и перекинет его за спину. Молодой лейтенант первым сообразит, что за сухой щелчок раздался из Валеркиного подсумка. Лейтеха был только из училища, одна из первых операций, но и его опыта хватило, чтобы за секунду понять, что произошло. Оставшейся секунды хватило, чтобы сделать то, что разделяет мгновение и бесконечность. Лейтенант бросился к Валере, обхватил его руками и повалил, накрыв собой… Так они и ушли в вечность, обнявшись — молодой лейтенант и молодой солдат, — приняв на себя всю мощь «эргэдэшки», и подарив жизнь остальным.

Никто из стоявших рядом не пострадал. Лейтенант был уже мертв, а Валера успел еще шепнуть: «Больно… очень…»

Восемь месяцев Ферганы и Гардеза нам было больно каждый день. Валера так и не дожил до конца этой боли, так и умер с нею и в ней. Так и не наступил для него долгожданный февраль 85-го, до которого он не знал, как дожить, чтобы снова «зажить»…

Но там, в декабре 84-го, ни Валера, ни я ничего этого не знаем. Он — что ему осталось жить несколько часов. Я — что в этот день судьба преподнесет мне очередной урок, еще более жестокий, чем накануне, забрав теперь уже близкого мне человека. Там, в декабре 84-го, он уже забыл наш разговор. Все его мысли о том, как бы поскорее попасть на долгожданное задание. Забыл наш разговор и я.