Вот, в принципе, ради чего я вообще живу и что бы то ни было делаю.

При этом, разумеется, я понимаю, что данную повестюгу, конечно будут читать помимо незнакомых мне лично читателей и мои друзья (возможно, правильней сказать, помимо моих друзей, незнакомые мне лично читатели. Не знаю. Не ебёт.) и, прочитав оную мудню, тот же Слава Гаврилов сделает всё, чтобы не разыгрывать мою хамскую пьеску. Да, я это понимаю. Но... что ж, тогда быть может это сделает Володя Никритин. В крайнем случае, моя любимая А.

Что же касается самих похорон, то на сам алгоритм мне насрать, ибо я искренне верую в атеизм, но всё-таки мне бы хотелось, чтобы меня похоронили тупо в гробу и на Даниловском кладбище, рядом, блядь, с бабушкой, поскольку выёбываться – всё же не мой стиль, хотя по прочтении данного произведения у многих может сложиться иное впечатление. Однако, оно обманчиво.

46.

Сегодня я понял, что разгадал замысел Истинного Бога! Того, кто ниспослал нам Отца, Сына и Святого Духа в качестве подсадных уток!

Выражусь кратко и ясно! Истинный Бог (ИБ) хочет, сука, чтобы я, разгадав первую часть его замысла, поняв, что О, С и СД – муляжи, понял и то, что Х-с, реально существовавший (я это знаю!), тоже однажды, подобно мне, понял, что ИБ – не тот, кого за него принято почитать. Понял, что это Ты и Твоим сыном назвался. Принял смерть на кресте.

Ты, сука, этим воспользовался, умник-в жопе хуй, и две тысячи лет всё было у тебя хорошо с небольшим провалом в Реформацию. Тогда быстро наладилось, а теперь пиздец к тебе пришёл, заволновался ты, избрал новую жертву к себе в сыновья. Это я. А то что-то ситуация вышла у тебя из под контроля.

Но я разгадал тебя! Я знаю имя твоё! Ты, сука, типа, и есть Сатана! Ты – истинный Бог наш! Но ты не есть Зло, не есть Добро! Это, блядь, слишком для тебя просто. Это всё ты только для нас, убогих, придумал.

Я не знаю, кто ты, но ты не добро и не зло. Я готов стать сыном твоим!

Но прежде я хотел бы получше узнать тебя. Чтобы потом вернее убить тебя. Выходит, Сатана – это я! Я себя разгадал! Ты разгадал меня! Мы разгадали самих себя!

47.

А всё-таки, несмотря на свойственный мне богоборческий пафосок, мне есть за что благодарить Господа. В том числе и за то, что некогда он надоумил меня стричься исключительно под машинку строго по форме головы, что я и проделываю уже почти два года с регулярностью раз в полтора-два месяца. Так, например, уже пятимиллиметровая насадка дарит мало с чем сравнимое удовольствие в течение целой недели по выходу от прекрасной цирюльницы чувствовать черепом любое движение воздуха. В какой-то степени, это и есть блаженство! Голова действительно становится похожа на залупу. Такая же чувствительная...

48.

И вот лежал я себе тихо в депрессивном отделении больницы имени Ганнушкина и, как мне это свойственно, никого не трогал. Надо сказать, меня тоже никто особо не трогал. Попробовал бы тронуть! Сразу бы пизды получил. Конечно, уже после некоторых моих размышлений на тему, стОит или не стОит, и, как правило, безуспешных попыток достучаться до чужой совести. Есть маза, что людей, обладающих совестью, кроме меня наберётся ещё человек пять, не больше. Но это так, к слову.

Прямо скажем, когда у меня глубокая депрессия, я неспособен ни к чему, как только к заведомо бессмысленному законотворчеству. Так и в тот раз. Опять мои мозги, накачанные... Впрочем, я даже не помню, что мне там давали. Помню лишь, что корректировали «циклой». Но об этом чуть позже.

Как писала поэтесса Ирина Шостаковская, будучи ещё совсем юной и, кажется, ещё не отказавшейся от «винта»: «...Антиутопий хочется ужасно. /Ужасно.../ Антиутопий хочется писать...» И вот я их и писал.

В моей голове нарисовалась некая идеальная инфраструктура, содружество умных, хороших, талантливых людей с повышенным чувством ответственности за происходящее вокруг, словом, пассионариев. Называться всё это должно было не иначе как ГА «ИКи», то есть Гуманитарная Ассоциация «Индивидуальные культурные инициативы». Как обычно, от абсолютного «нЕ-хуй-делать» были разработаны программы «максимум» и «минимум». Даже были указаны проекты, которые следовало реализовать в первую очередь. Так, например, в направлении, которое можно было назвать «просветительской» деятельностью, планировал я забацать новую, соответствующую духу нашего примитивного времени, оркестровку основных вокальных циклов Модеста Мусоргского «Песни и пляски смерти» и «Без солнца». И именно оркестровки, а не аранжировки.

О других проектах я уж и не говорю, но скажу тем не менее больше – я разработал даже нечто вроде морального кодекса нового русского пассионария. Тут я должен признаться, что уже через пару месяцев, когда в один из дружеских визитов к Кате Живовой я ознакомил её с оной безумною моею документацией, она сказала, что эти бумажки изобличают во мне только сердитого щенка и более ничего. Услышав подобное, я перечитал написанное как бы катиными глазами и, конечно, не смог позволить себе с нею не согласиться. В конце концов, математика – она и в Африке математика. По крайней мере, хотелось бы в это верить.

Сейчас, по прошествие ровно трёх лет с той весёлой поры я вообще не очень-то помню, о чём там шла речь, в этих страстных писульках, но скорей всего, я, как обычно, был прав. Ошибка же моя главная состояла в том, что тогда я ещё не знал, что малодушными ничтожествами являются все люди без единого исключения. Теперь я знаю, что это так. Перефразируя господ Агутиных, «всё в моих руках. И даже я...»

И вот я лежал в депрессивном отделении больницы имени Ганнушкина и тихо мотал свой срок.