– Я передумала, – упавшим голосом говорит она, в то время как Ямакаси молча и сосредоточенно закрепляет на ней страховочный пояс.

– Что значит – передумала?

– Я не буду спускаться. Вернее – буду, но по лестнице.

– Что это на тебя нашло?

– Трос может не выдержать. Я могу разбиться… Я не хочу… Отпусти меня, пожалуйста.

– С чего бы тебе разбиваться? Человечество не изобрело ничего надежнее этих тросов.

– Зажим может соскользнуть…

– Человечество не изобрело ничего надежнее этих зажимов.

– Карабин… Карабин может расстегнуться.

– С карабином все тоже будет в порядке. – Он старается не выказывать недовольства, а руки его между тем работают все быстрее и быстрее. – Ты перелетала с крыши на крышу без всякой страховки, ты и думать не думала о тросах и карабинах, и о том, что разобьешься, а теперь вдруг испугалась?

– Мне приснился сон… Кошмар… Сегодня ночью. Я говорила тебе. Зачем ты привел меня сюда? Ты ничего не объясняешь. Я не буду прыгать.

– Будешь, – избавиться от объятий Ямакаси, вдруг ставших стальными, невозможно. Он не выпустит ее из рук, не оставит в покое, теперь Васька знает это точно. Как она могла поверить азиату с пустотой в глазах, с вудуистскими татуировками на теле, с бурыми пятнами крови невинных жертв на сандалиях? – а он даже не потрудился их замыть!.. Догадка, – простая, как конструкция пожарной лестницы, – молнией проносится в Васькином мозгу: вероломный азиат заодно с пауком! Он только прикидывался, что выступает на Васькиной стороне, а на самом деле водил шашни с ведьмой; ведьма его привечала, подкармливала, вылавливая со дна своих дьявольских котлов самые жирные куски. Как же называются эти психотропные средства, которые паук всем, без зазрения совести, прописывает в меню? Теленок из провинции Лимузэн в бальзамическом уксусе? фламбэ с виски? рисовый пудинг с карамелизованными бананами, лакрицей и свежим инжиром? трюфели со шпанской мушкой, посыпанные крупной морской солью? шпинат по-монашески, артишоки по-иудейски?.. Отсюда, сверху, видна вся Петроградка, и, не находись Васька в таком смятении, она наверняка могла бы найти глазами свой дом, вернее – ее, паука, дом; вернее – их, паука и азиата, будущий дом.

Скоро, очень скоро они будут плести паутину вместе.

– Я не буду прыгать. И ты не заставишь меня… Васька поступила неосмотрительно, приблизившись к краю крыши и позволив Ямакаси приблизиться к себе, – и все это время он теснил ее к пропасти глубиной в двадцать пять этажей. Васька все еще стоит спиной к телевышке и Кантемировскому мосту, но это не мешает ей знать, не мешает чувствовать: до края не больше полуметра, а то и сантиметров тридцати.

– О-опс! – тихо и почти нежно произносит Ямакаси. И с силой толкает Ваську в грудь.

Конечно, она не смогла удержаться и камнем полетела вниз.

И остановилась, пролетев метров тридцать и так и не успев воспользоваться зажимом, альпинист из нее никакой, что и говорить. Амплитуда раскачивания троса довольно велика, Васька болтается на его конце, неожиданно превратившемся в тарзанку или в какой-то другой немудреный аттракцион.

Занятие увлекательное, особенно если запрокинуть голову и взглянуть на перевернутую чашу города: он так хорош, что Васька на мгновение забывает о мучавших ее страхах.

– Как тебе полет, кьярида миа? Здорово, да?! – Это Ямакаси, он парит поблизости, выделывая в воздухе самые немыслимые кульбиты.

Ямакаси – гораздо более опытный акробат и верхолаз, чем Васька, это не подлежит сомнению.

И потом…

Он не собирается ее убивать.

Напротив, укротив свой трос, он перехватывает и Васькин, и подтягивает ее к себе. Сделать это довольно сложно, и получается лишь тогда, когда Ямакаси находит точку опоры: полуразобранную строительную лебедку, торчащую из межэтажных перекрытий.

– Альпинист из тебя никакой, что и говорить.

– Все так плохо?

– Отвратительно.

– Ничего, я научусь. Я способная. Закрепившись как следует сам, Ямакаси закрепляет и безвольную, полностью доверившуюся (он не собирается меня убивать) ему Ваську. Под ними метров сто – сто двадцать пустого пространства, отсюда хорошо видны крошечные, похожие на спичечные коробки, гаражи, и разбросанные в беспорядке ангары, и мертвые кирпичные здания складов.

– Ничему ты не научишься. Ты можешь делать только то, что знаешь, и только то, что тебе нравится, кьярида.

Если он имеет в виду редкую психологическую особенность Васьки – он прав. Если он имеет в виду ту легкость, с которой Васька до сих пор, без всяких предварительных тренировок, перемещалась по крышам – он прав, куда же подевался четырнадцатый патрон?..

Он не собирается убивать Ваську, и он до сих пор не сделал этого – выходит, он на ее стороне?

Трепещи, паук!

Ваське становится весело, от недавних страхов и следа не осталось. А Ямакаси что-то говорит ей: о том, что ведьма пригласила его в ресторан, и, кажется, влюбилась в него до смерти; испытывать муки ревности в ста метрах от земли Ваське еще не приходилось.

– Ты спал с ней? – Васька отталкивается носками ботинок от стены. Или от окна – из-за задрапированного стеклом фасада не понять, где что находится.

– Какой ответ тебя устроит больше?..

Тот, который не позволил бы блаженной дурочке пережить те же ощущения, что пережила вчера ночью Васька. Не кошмар, нет, – то, что было до кошмара: радуга, Солнце, хрустальные клювы голубей, выстукивающие по Васькиным животу и груди – то, что Ямакаси называет «займемся любовью». Впрочем, о кошмаре тоже можно вспомнить, кошмар оказался не бесполезен. Под единственным, не исследованным Васькой стеклянным надгробием, вполне мог оказаться паук.