Схватка затихла так же стремительно, как и началась. Секунду назад ловил девятой стрелой конский бок убегающего, а следующая, десятая стрела, наложенная на тетиву, так и не была использована. Засовывая ее обратно в колчан, машинально пересчитал оставшиеся стрелы, убеждаясь, что не сбился со счета в суматохе боя. Семь из них попали в татарское тело, две – в коней: далековато было, во всадников стрелять не рискнул.

В татарском лагере уже суетились спешившиеся казаки, радостно перекликающиеся друг с другом. Слева раздавался зычный голос атамана, вносящего порядок в суету. Вскоре пятерка казаков куда-то целенаправленно ускакала – нашел им атаман какое-то новое занятие. Не успел порадоваться за товарищей, как услышал вездесущий громкий голос:

– Богдан, Андрей, светает уже. Берите коней и по следам пройдите со своей стороны. Може, где нехристь подраненный лежит, подмоги дожидается. Так помогите ему до пекла побыстрей добраться. Хлопцев своих в лагерь отправь, а то сидят в поле как мыши, показаться бояться.

– Ничего мы не боимся, наказу не было, – раздался обиженный голос шагах в семидесяти от нас. Мы дружно рассмеялись.

– Молодцы, хлопцы! Добре воевали. Передай мой наказ: всем идти добычу паковать.

Хорошо, что многих убегающих мне удалось прямо в лагере достать, пока они не разогнались, а то бы пришлось нам полдня их по полю собирать. Поговорив с ближайшими от нас тремя парами стрелков последней линии, выяснили, что в нашем секторе поисков проскакало пять наездников. Все кони, по словам ребят, получили стрелу в бок. Один даже свалился после этого. Татарин тоже свалился. Когда все затихло, они в него шагов с двадцати стрелу всадили. Даже не дернулся.

Это радовало. Фронт работ сократился сразу на двадцать процентов. Ни моих, ни Андреевых стрел в трупах лошади и наездника не было. Лошадь поймала болт прямо в сердце, поэтому сразу кувырнулась через голову. Татарина то ли о землю приложило, то ли лошадью прижало во время падения. В нем тоже только болт от самострела торчал.

Чем-то наше задание напоминало охоту, поэтому взял с собой взведенный самострел. Как-то спокойнее себя чувствуешь. Андрей ехал с наложенной на тетиву лука стрелой. Мы начали бороздить наш участок поперек, пытаясь найти следы. Практически сразу мне стало понятно, что следопыт из меня слабый. Андрей тоже чувствовал себя в этой роли неуверенно, но след нашел первым. Крови видно не было, но идущий галопом конь рвал копытами землю, его следы были заметны. Естественно, мы пошли по ним.

С каждой минутой видимость улучшалась, рассеивался легкий туман, а наше занятие перестало мне казаться безнадежным, как это было вначале. Андрей тропил след, а мне все больше приходилось крутить головой – не притаился ли где злой татарин, желающий отомстить своим обидчикам. Именно поэтому мне удалось увидеть странное темное пятно в стороне, в ста пятидесяти шагах от нас. Это оказалась раненая лошадь. Она умирала, но была еще живой. В ней торчала Андреева стрела и болт от самострела. Поэтому и не ушла далеко. Рядом с ней – никого. Андрей полоснул ее саблей по шее, а мы вернулись на наш старый след, настороженно вращая головами. Вскоре следы стали неразличимы, но мы продолжили двигаться в том же направлении. Ясно, что лошадь резко сбавила скорость, поэтому следы копыт стали невидимы на твердой целине. Вскоре мы ее увидели спокойно щиплющей траву. Рядом лежал ее бывший хозяин, сжимая в кулаке уздечку. Андрей издали пульнул в него стрелой и попал. Видно, надоело стрелу в руках так долго держать.

Стрелял из лука он заметно лучше меня, а в бою все было наоборот. И стрел я больше выпускал, и попадал чаще. Он не преминул похвастаться сразу после этого боя:

– Шесть стрел пустил! Ни одной мимо! Троих снял, четвертый со стрелой ускакал, но я ему лошадь подранил. И еще одному в коня попал! А ты как?

– Девять.

– Чего девять?

– Девять стрел пустил.

– А завалил сколько?

– Семерых.

– Брешешь…

– Оно мне надо? Вернусь стрелы собирать – сам увидишь.

Андреевы слова подтвердились сразу, как только мы подъехали к лежащему татарину. Извлеченные Андреем обломок первой стрелы и целая вторая неопровержимо указали на него как на автора этой композиции.

– Мой! Это тот, которого я подранил!

Я не стал напоминать, что, по его словам, и лошадь должна быть с его стрелой. Так даже лучше. Целая лошадь намного ценнее раненой. Быстро освободив мертвого от ненужных ему, а нужных нам вещей, мы продолжили поиски. Остались две раненные мной лошади. Исходя из формальной логики, искать их нужно было правее того курса, по которому мы двигались. И действительно, через несколько минут, выехав на очередной горбок, мы увидели на поле характерное темное пятно. Местность хорошо проглядывалась до самого леса, а второго пятна на ней не было. Тому могло быть много причин, но ни одна из них не сумела бы меня заставить продолжать поиски в лесу, где могло находиться минимум трое татар, питающих к нам сугубо отрицательные чувства.

– Цепляем лошадей и вертаемся. Доложим атаману – пусть решает, как быть дальше.

Как выяснилось, улизнуть удалось почти десятку татар, а некоторым из них даже на здоровых лошадях. Атаман послал пятерку организовать заслон на дороге в основной татарский лагерь, но всем было понятно: рано или поздно весть о наших деяниях дойдет до высшего татарского руководства. Реакцию его тоже спрогнозировать несложно. Об этом атаману открытым текстом сказали несколько пленных, взятых нами в этой сшибке. Выбраны они были по простому принципу: им единственным на ночь растянули небольшой шатер.

Так вот, они заявили, что как только мурза с труднопроизносимым именем узнает об этом подлом, бесчестном нападении – нас всех сразу и зарежут. Поскольку это было второе предложение, которое произнесла троица пленных, а в первом они поклялись, что их тушки можно обменять на сотню лошадей за каждую, атаману пришлось лишь криво усмехнуться. Цена пленника с отрезанным языком могла быть существенно ниже, и приходилось наступать на горло собственной песне. Но к смыслу сказанного атаман отнесся на полном серьезе.