Шрифт:
И, конечно, было бы лучше всего, если бы, изгнав из русского языка все подобные «нелепости», Тимофей Захарчук внес бы свои коррективы и во французский язык, и в немецкий.
Ведь в самом деле пора объяснить недогадливым немцам, что если слово Eisen у них означает железо, а Hufeisen — железные подковы, никоим образом нельзя называть серебряные подковы — Silberne Hufeisen, так как даже малому ребенку известно, что железо не бывает серебряным. Между тем они все говорят Silberne Hufeisen и не видят здесь никакого абсурда.
И нужно же им понять наконец, что, так как alter по-ихнему старый, а jung — молодой, они совершенно напрасно сочетают эти несовместимые понятия в словах ein alter Junggeselle, то есть старый молодой парень, обозначая этим «противоестественным» сплавом двух несовместимых понятий закоренелого холостяка.
У французов тоже немало таких выражений, которые могут показаться прямым издевательством над самыми элементарными законами логики.
У них, например, в ходу выражение au jour d’aujourd’hui, обозначающее нынче, сегодня, и по своей опрометчивости эти люди даже не замечают, что здесь нет ни малейшего смысла: ведь день сегодняшнего дня — тавтология. [234]
Впрочем, та же тавтология и в русском сегодняшнем дне: сегодняшний происходит от слов сего дня. Получается: день сего дня.
Или возьмем французское слово orangerie. Оно происходит от слова orange — апельсин. Но французы давно уже забыли об этом и стали называть orangerie всякую стеклянную теплицу, хотя бы в ней были одни огурцы. А за ними и мы говорим: оранжерея, даже если в этой «апельсиннице» нет ни одного апельсина!
234
Некоторые примеры заимствованы мною из той же книги академика Л. A. Булаховского, на которую я только что ссылался.
Такими же «нелепостями» засоряют свой язык англичане.
У них есть, например, выражение: she enjoys poor health. На русский язык оно переводится так: «у нее слабое здоровье», но буквальный его смысл такой: «она получает удовольствие от своего нездоровья».
И так у них говорят все, даже классики, и с этим ничего не поделаешь.
Кстати: те же англичане на каждом шагу говорят: «вы страшно добры» (it is awfully kind of you), «это ужасно приятно» (it is terribly nice).
Несмотря на протесты всевозможных рационализаторов речи, форма эта утвердилась в языке. Она есть и у французов, и у немцев, и здесь тоже ничего не поделаешь.
Знаменитый испанский лингвист академик X. Касарес в своем «Введении в современную лексикографию» (русский перевод, М., 1958) пытается найти психологические объяснения тому, что в испанском языке слово formidable (ужасный, страшный) стало выражать высшую степень восхищения. В русской фамильярной речи эта форма живет уже больше столетия.
Белинский в письме к Тургеневу:
«Некрасов написал недавно страшно хорошее стихотворение» (1847).
И Чехов в «Драме на охоте»:
«Она мне поправилась страшно».
И М. Ф. Андреева в своих воспоминаниях о Маяковском:
«Страшно радовался, что находил много брусники».
И Федин в беседе со спецкором:
«А ведь страшно хочется все увидеть своими глазами».
Пусть поймут, что язык — не математика и что в каждом, решительно в каждом живом языке укоренилось немало «нелепиц», которые давно узаконены временем.
Когда Тимофей Захарчук [235] протестует против словесной конструкции «человек высокого роста» и требует, чтобы мы заменили ее словами «высокий человек», он хлопочет об экономии речи. «Зачем говорить три слова, если здесь совершенно достаточно двух?»
Казалось бы, в этом случае логика на его стороне.
Ибо кто же не знает, что многословие великий порок, что сила и красота нашей речи в ее лаконизме? Кто не сочувствует знаменитому требованию:
Чтобы словам было тесно, Мыслям — просторно.235
Тимофей Захарчук — живое лицо, но на самом деле у него другая фамилия.
И казалось бы, можно только приветствовать тех рационализаторов речи, которые предлагают внести экономию в наше языковое хозяйство. Намерения у них добрые: выбросить из нашей речи такие слова, которые загромождают ее, и тем самым избавить нас от лишних расходов. Но их экономия — грошовая, и не ею добиваемся мы лаконизма. Краткость, меткость, выразительность речи достигаются иными путями. В самом деле, какими бы безрассудными ни казались иному рационализатору привычные сочетания слов: до поры до времени, сколько бы он ни доказывал, что до времени и значит до поры, что незачем произносить одним духом оба эти слова подряд, — живая речь, не считаясь с педантами, сохраняет это сочетание в полной силе.