С первых же шагов я обнаружил, что попал в совершенно иной мир. Зажженные свечи самых разных размеров мигали, выхватывая из темноты точеные скульптуры тончайшей работы. Особенно поражали ангелы на сводчатом потолке, тоже толстые, буквально пышущие здоровьем. Они парили в бездонном небе, веселые, с выразительными глазами и золотистой кожей. Святые мужского и женского пола восседали на своих престолах. Откуда-то издалека доносилось пение, услаждающее слух и усиливающее впечатление от окружающей обстановки.

Все это промелькнуло очень быстро, так как грузный священник шел по длинному коридору не останавливаясь. По сторонам было множество массивных деревянных дверей с тяжелыми запорами. Проходы к ним, вырезанные в каменных сероватого цвета стенах, перекрывались округлыми щеколдами. Что хранилось в этих боковых помещениях? Видимо, нечто важное.

Дойдя до конца, мы повернули налево и передо мной снова распахнулся бесконечный коридор. В нем все повторялось один к одному, как если бы в первый сон был вложен второй. Я попробовал освободиться от опеки толстого священника, однако не смог даже повернуть шеи, чтобы как следует все рассмотреть. Практически, я видел лишь растительный узор мозаики на полу и слышал не прерывающийся щебет птиц, смешивавшийся с доносившимися неизвестно откуда голосами. Потом я понял, что источником звуков была темная сутана толстяка, на ходу касавшаяся пола. Затем в ноздри ударил крепкий и сладкий запах сандала, исходивший от свечей, горевших перед фигурами святых. Их спокойные лики были постоянно освещены вечным огнем.

Но вот мы подошли к последней двери. Толстяк не спеша опустил правую руку в карман, вынул позолоченный ключ и открыл ее. Прежде он снял руку с моей головы. Странно, но мне казалось, что его руки всегда были свободны, я всегда видел их по бокам его округлого туловища, хотя когда дверь открылась и мы вошли внутрь помещения, вне всякого сомнения, он снова удерживал мою голову. Я как будто был привязан к нему волшебной нитью, которая, не причиняя мне никакого вреда, в то же время не позволяла выйти за пределы того пространства, которое он оставил для ступней моих ног. Возможно, я мог лишь наблюдать за происходившим. Полной тишины не наступало ни на мгновение, причем как только я слышал какой-нибудь звук, он тотчас же перекрывался шелестом брюк и рукавов сутаны идущего следом за мной священника. В какой-то момент его рука с силой направила меня в зал, неожиданно возникший перед нами. Громко, так что раскатистое эхо повторило слова, он сказал мне:

— Эмануэл, здесь ты проведешь ночь. Стол накрыт, и мы все ждем тебя к ужину.

Я снова почувствовал, что меня слегка подталкивают и, не удержавшись на месте, вынужден был войти в зал. В центре действительно был стол, а на нем — фрукты, зелень, хлеб и, кроме того, чистые тарелки, столовые приборы, льняные салфетки… Свободные стулья указывали на то, что приглашенные еще не пришли. Мой слух улавливал слаженные песнопения. Я попытался понять, о чем пел хор, но разобрать латынь оказалось не под силу. Мне было неловко из-за того, что такое божественное место не подходило для… как сказал бы человек из бара… для «креола». Закрыв на мгновение глаза, я отчетливо услышал голос того человека, как если бы он был в хоре солистом:

— Негр возносится на небеса по недосмотру Святого Петра!

Оправившись от напрасного испуга, я понял, что ослышался и что это было лишь плодом моего воображения, так как хор продолжал петь на латыни. Однако когда я повернулся к двери, толстый священник уже закрыл за собой обе ее створки, и шелест его сутаны, задевавшей мозаичный пол с растительным орнаментом, едва доносился из коридора. Но действительно ли запер меня он или это сделал кто-то другой? Скорее, это был кто-то другой. И я изо всех сил забарабанил в деревянную дверь, призывая на помощь толстого священника. Затем я попробовал на нее нажать, но все оказалось напрасным. Засов был слишком прочным. Задвижки были вовсе не старыми, а новыми и позолоченными. Сломать их было нелегко. К тому же я устал, и мне не хватало воздуха. Хотелось выйти на улицу. Но не тут-то было. Ничего не получалось. Дверь не поддавалась. Причем она была закрыта изнутри. Как толстяк умудрился это сделать с внешней стороны?

Поскольку ничего другого не оставалось, я успокоился и решил принять действительность такой, как она есть. Вернувшись к столу, я обнаружил, к своему изумлению, что все стулья уже заняты. И кем? За столом сидели мои родители, сестры, бабушка Кабинда, дона Женовева, Блондин, Жануария, старый Кастру. Толстый священник в белом переднике, готовый нас обслуживать, появился в дверях, откуда надвигались плотные волны дыма. Посреди них стоял тот самый человек, который выгонял меня из своего бара. Я сел на почетное место, единственное, остававшееся свободным, и начал есть, так как остальные не приступали к еде лишь потому, что дожидались меня.

Как только я положил в рот первый кусок, хор снова запел чудесные гимны. И даже латынь не мешала мне отлично понимать, о чем они: Nigra sum, sed Formosa! [9] Когда все разошлись, я почувствовал, что сыт и хочу спать. Человек из бара убрал со стола тарелки и закрыл дверь в кухню. В результате дым полностью исчез. И тут кто-то постучал в другую дверь, выходившую в коридор, которую я не смог открыть. В голове сразу же мелькнула догадка, что это толстый священник, так как слышалось позвякивание ключей, возможно, висевших на его необъятной талии.

Действительно, в распахнувшуюся дверь просунулось его огромное пузо. Пока он нерешительными шагами приближался ко мне, я пытался сообразить, как такое возможно, то есть каким образом он одновременно находится со мной и не со мной; ужинает и не ужинает за одним столом с нами; находится внутри и одновременно за дверью, закрывая ее все же изнутри; уходит от меня по коридору, так что я слышу его медленные и тяжелые удаляющиеся шаги; и в то же время входит. Все это казалось странным. Не зная, что предпринять, в растерянности я застыл на месте, а из глубины зала в наступившей тишине снова раздалось сладкоголосое пение хора. Постепенно оно замирало, как будто грузные монахи-певчие уходили все дальше и дальше. Это обостряло во мне чувство страха и одиночества. Что же произойдет теперь?