Прошагав босиком до двери, Бонапарт окликнул Маршана и приказал подать вина:

— И проследите, чтобы ни одна муха не залетела сюда, пока я разговариваю с бароном!

Потягивая любимый рейнвейн, император сидел на софе, подвернув по-турецки ноги…

— Гаспар, вы не можете себе представить, как наша «ссора» отражается на моем самочувствии! В угоду подлому Лоу мы вынуждены приносить в жертву все святое, что есть между нами. Историки, пожалуй, могут истолковать это превратно… Вас сочтут моим врагом.

Гранье отставил в сторону недопитый бокал с вином и сказал:

— Ваше величество, если надо, я готов хоть трижды быть проклят потомками! Вам я отдал всю мою жизнь и не жалею об этом. Не будь вокруг так много трусов — Франция правила бы миром безраздельно и прекратила распри в Европе! Только всемирное правительство может удержать народы в повиновении.

— Благодарю, Гаспар! — Наполеоном овладела меланхолия. — Сказать по правде, я проиграл… Время ушло. Конечно, мне кое-что удалось… И все же… Когда Александр Македонский завоевывал Азию, он смело назвал себя Юпитером. Современники восприняли это за чистую монету. Не нашлось никого, за исключением мудрейших поэтов и нескольких афинских философов, кто решился бы возразить ему. Поверил весь Восток! А что бы стало, объяви я себя пророком? Отъявленная блудница — и та не поверила бы мне. Нет, друг мой, мне нечего больше делать в этом мире. Разве спасать бренное тело от медленного гниения под алчным взором ублюдка-губернатора?!

Гранье почел за лучшее не перечить императору. В отличие от своего господина, для которого политика была средством достижения неограниченной власти, Гранье упивался самим ходом ее. В данный момент он ожидал инструкций для продолжения начатой Бонапартом интриги и помалкивал только из вежливости.

Наполеон осушил еще один бокал. Желтоватая кожа его лица слегка порозовела. По мере того как хмель ударял ему в голову, взгляд императора прояснялся.

— Гаспар, эту ночь нам не придется спать. Я принял решение не медлить с вашим отъездом в Европу. О’Меара сообщил, что в середине марта на остров прибудет фрегат «Камден». Вы уедете на нем!

— Ваше величество, я не хотел бы ссорить вас с доктором, но, по словам Лоу, он подозревает меня в неискренности… Не испортит ли этот эскулап задуманное вами предприятие?

— И вы туда же!.. — Наполеон укоризненно посмотрел на генерала. — Если бы это сказала женщина… но вы?!

— Ваше величество, я лишь передал слова губернатора. Наушничанье доктора ему претит. Лоу считает, что вы специально подослали О’Меару, чтобы оклеветать меня.

— Хорошо, я выгоню хирурга из Лонгвуда, как только замечу за мим что-то неладное! — Наполеон был тверд в своем намерении. — Ваша безопасность в Европе и успешный ход намеченной операции станут гарантией его невиновности. Итак, вы едете на «Камдене»! Денег на дорогу я вам не дам, а предложенные мною… скажем пятьсот франков, вы отвергнете публично. Просите деньги у Лоу… кого угодно, но вы должны покинуть остров в ореоле мученика.

— Ваше величество, это гениальная идея! Думаю, Лоу не откажет мне в паре тысяч…

— Барон, покончим с деньгами… В одном из лондонских банков на ваше имя будет лежать сто тысяч франков. Получить их вы сможете у Голдшмидтов… Думаю, этой суммы вам хватит на первое время. За вашу дальнейшую судьбу я спокоен. Помяните меня, вы еще будете командовать французской артиллерией в какой-нибудь битве с англичанами! Они не упустят случая кольнуть Францию где-нибудь на колониальном островке, в защите которого наш флот не сможет тягаться с английским.

Наполеон перешел на диван и пригласил Гранье занять место возле себя. Он поправил звезду на мундире генерала и сжал ему руку повыше локтя.

— Прошу вас, Гаспар, если наше дело не увенчается успехом и мне придется сложить здесь голову, ходатайствуйте перед королем о перенесении моего праха в Париж. Смерть примирит меня с врагами, народ же всегда будет почитать во мне героя. Теперь, друг, я продиктую вам письмо, которое вы увезете в Европу… Это моя последняя надежда на свободу, если таковая вообще возможна. Мы слишком долго хранили некоторые наши тайны… Умру я — они станут легендами. Вы задумывались, Гаспар, над тем, что легенды хороши именно тогда, когда не разгаданы? Люди любят чудеса и не слишком жалуют тех, кто их опровергает. Таким образом, я беру на себя неблагодарную роль… Так начнем, барон!..

Наполеон, кажется, почувствовал себя прежним стратегом, что разрабатывал планы грандиозных сражений, от исхода которых зависели судьбы народов.

— Пишите, Гаспар: «Мой старый друг…» Нет, так не пойдет! Зачеркните. «Милостивый государь…» Не годится: чересчур подобострастно. Напишите просто: «Брат! Обстоятельства, зависевшие от состояния мира и его страстей, не позволили мне ранее снестись с Вами письменно, чтобы выразить Вам мое удовлетворение и радость по поводу нашего давнего знакомства и прежних встреч, кои были приятны и полезны во многих отношениях. Я помню наши палатки на плоту в Немане… братание русских и французов, обеды и беседы до рассвета наедине. Тильзит останется в моей памяти навсегда!

Благодарю Вас за дружеский привет, который мы получили через посла господина Бальмена, и особенно за приглашение приехать в Россию для конфиденциальной беседы с Вашим величеством…» Барон, почему вы перестали писать?

— Ваше величество, вы не оговорились?..

На губах у Бонапарта появилась лукавая усмешка.

— Вы умный человек, генерал, но одного ума в таком деле мало. Конечно, никакого «приглашения» не было. Будем считать, что вы неправильно истолковали некоторые слова Бальмена во время вашего последнего с ним разговора. Что из того? Император не имеет права на ошибку, но его слуги… Приведись мне встретиться с Александром — я сошлюсь на вас… Если я действительно окажусь в Петербурге, то подобная мелочь не будет иметь решающего значения. Так, на чем мы остановились?