Прибытие этого человека произвело впечатление на окружающих, которые ели и пили, стоя у буфета; на него со всех сторон устремились любопытные взгляды. Слишком оригинальным казался этот человек, и тот, кто отправился бы следить за ним, вероятно, напал бы на хороший след…

Не обращая ни на что внимания, он поглощал теперь ломти холодного мяса, запивая их большими глотками вина из поминутно наливаемого стакана. Время от времени он, обтирая лицо, бросал взгляд в окно на своего слугу, сторожившего лошадей. Тот убирал за обе щеки хлеб с бараниной; перед ним на каменной скамье стояла пенившаяся кружка светлого пива. Держа в руке вожжи обеих лошадей, он в свою очередь не спускал глаз со своего хозяина.

Вдруг незнакомец вздрогнул и выпрямился, прислушиваясь.

Дверь в соседнюю комнату, где завтракали будущие офицеры, была притворена, но теперь она открылась перед хорошенькой служанкой Бастьенной, которая несла на большом блюде новое кушанье.

— Цыплята а-ля Маренго! — громко объявила она.

Это блюдо было изобретено и получило свое название после блестящей победы Наполеона в Италии в бытность его первым консулом.

Приверженцы Наполеона — Мартенсар, Орсимон, Микеле де Марш и Рантвиньи, принялись горланить:

— Да здравствует император!

Остальные, чтобы не дразнить гусей, принялись смеяться… Поднялся страшный шум, ураганом вырвавшийся в общий зал.

Человек с черной бородой ударил кулаком по столу, крикнул страшное проклятие и устремил пылающий взор в соседнюю комнату.

Оттуда вышла Бастьенна, раскрасневшаяся и растрепанная, но улыбающаяся. За ее платье уцепился Рантвиньи, но он выпустил ее из руки при виде публики и вернулся на свое место за стол.

Шум замолк: рты работали со всем аппетитом двадцатилетнего возраста. В наступившей полутишине ясно слышались отдельные фразы. Молодежь тешилась своими титулами, и, несмотря на преданность некоторых Бонапарту, все делали вид, что и не помнят о недавнем еще существовании республики, а в особенности террора.

Раздавались громкие обращения:

— Вина, виконт Иммармон?

— Благодарю, маркиз Невантер.

— Не угодно ли рака, господин де Гранлис?

— Охотно, граф д’Отрем.

— Граф де Тэ, князь де Груа, — церемонно произнес Мартенсар, — оставьте, ради бога, свой мрачный вид! Ведь молоды люди бывают только раз в жизни. Кто знает, что ждет нас завтра? Выпьем же за будущее, каково бы оно ни было, и за настоящее… Вот это, конечно, сразу развеселит вас; посмотрите-ка на эти пыльные бутылки: это шамбертен, вино императора!

— Да здравствует император! — снова закричали ярые бонапартисты, и их четыре голоса звучали точно целый десяток.

При этих криках сосед Кантекора вскочил с места, оттолкнул свой стул, так что тот опрокинулся на пол, и, схватив тарелку, бросил ее со всего размаха в соседнюю комнату. Она упала как раз посреди стола, разбив четыре стакана и три блюда.

Сидевшие за столом с шумом поднялись со своих мест.

В общем зале тоже все пришло в движение.

Не обращая внимания на толпу, виновник суматохи громко крикнул:

— Тарелку бросил я! Я не могу равнодушно слышать, как сын или племянник Иммармона, д’Отрема, этих друзей генерала Фротте, погибших, как и он, под выстрелами «синих», как сыновья казненных на гильотине Новара и Невантера, изменяют своему имени, изменяют прошлому, прославляя узурпатора! Подлецы, изменники, ренегаты! Я когда-нибудь рассчитаюсь со всеми вами, а пока бросаю вам в лицо, как перчатку, свое имя, чтобы его знали все вы. Я — Бруслар, друг Кадудаля, последний из шуанов! Да здравствует король!

Последний крик затерялся в общем шуме. Мартенсар выскочил первый и бросился на Бруслара, но тот с необыкновенной силой скрутил ему руки.

Кантекор не помня себя кинулся вперед, решившись хотя бы с опасностью для жизни схватить легендарного врага Наполеона, довольный возможностью отомстить ему и за себя.

Со всех сторон бросились вперед, кто — за, кто — против Бруслара. Агенты Фуше хотели во что бы то ни стало захватить ненавистного шуана, голова которого была оценена в двадцать тысяч франков. Шпионы графов д’Артуа и Прованского сочли своим долгом защищать его. Даже среди посторонних посетителей гостиницы оказались приверженцы или противники Бруслара.

Гранлис, восхищавшийся в душе поступком шуана, был одного мнения с Иммармоном и д’Отремом; Новар, Тэ, Невантер, несмотря на оскорбление, ничего не имели против него, а четыре сторонника империи — Орсимон, Мартенсар, Микеле и Рантвиньи — были готовы сорвать голову Бруслару.

Пошли в ход кулаки, бутылки, но шуан, поддерживаемый своими сторонниками, вынул из кармана два пистолета и, направив их в упор на нападавших, крикнул:

— Стой! Я убью первого, кто сунется ко мне! Вы должны знать мой обычай!