Сенатором он все-таки будет, но только от Чикаго или от Нью-Йорка, так что ему не придется делать вид, будто он разбирается в дорожных налогах. Затем он объединит множество мелких колледжей, сам сделается ректором и будет управлять ими, как филиалами большой торговой фирмы, и обеспечит им такую блестящую рекламу и такие прибыли, каких не знал ни один университет в истории (начиная с университета Аль — Азхара, г. Каир, осн. 970 г., цвет эмблемы — зеленый).

Он также объединит и лично возглавит миссионерскую работу всех протестантских церквей. (Ей бы так хотелось поездить с ним гто Индии, узидеть пальмы и туземцев!) А для начала он избавится от доктора Китто и от мистера Гамильтона Фрисби и будет безраздельно контролировать фонды Хескетовского института, и одну из комнат их парижского особняка ей хотелось бы выдержать в красных и черных тонах.

Пиони болтала, справлялась с картой и уточняла маршрут, выскакивала из машины, чтобы сводить Кэрри в «комнату отдыха», и с каждой минутой у доктора Плениша все сильнее и сильнее щемило сердце от любви к ней и от удивления, что рядом с ним — единственная, его собственная женщина, которая будет с ним всегда и ради которой он будет жить и трудиться. Он поражался ее быстрому развитию. Как она элегантна с черном с желтым костюме, в черной дорожной шапочке! Как это у нее получается? Ему-то уже под сорок, он видел свет, целую неделю прожил в Нью-Йорке, а эта провинциалочка как будто и не моложе и не глупее его, она знает все на свете, кроме разве того, который час, сколько у нее денег в банке и как пишется Цинциннати, и, пожалуй, для него, скромного труженика, пусть и ученого, и непоколебимого в убеждениях, и фанатически честного, самое лучшее полагаться во всем на ее божественную интуицию.

Пиони была превосходным товарищем в пути — одинаково восторгалась и жаворонком и встречным кадиллаком новой модели, не жаловалась ни на жару, ни на холод, ни на голод.

Только раз она доставила ему несколько неприятных минут.

В первый день машина шла особенно легко, и у каждого ресторана они говорили:

— Дальше, наверно, найдется что-нибудь получше, — и проезжали мимо.

Часа в три у дороги показался павильон, перестроенный из деревенской лавки и украшенный кривой, грубо намалеванной вывеской «ОБЕДЫ». При виде этого богатого ассоциациями слова Кэрри громко заплакала.

Они остановились.

Комната была невзрачная, длинная и голая, с тремя круглыми столами, газовой плитой, буфетной стойкой, за которой хранились на полках папиросы и кондитерские окаменелости, и с табличкой на стене «За шляпы и пальто не отвечаем».

Пока Пиони и Кэрри ходили умываться, единственная официантка — забитого вида женщина в красном свитере и лиловых штанах — бросила на мокрый стол перед доктором Пленишем написанное от руки меню, в котором значилось: «Яичница с ветчиной, отбивные, сандвичи с колбасой, сандвичи с сосисками, кофе, кока — кола».

— Гм… какие у вас отбивные?

— Отбивных сейчас нет.

— Ну, тогда… гм… тогда дайте три раза яичницу.

Женщина отошла в глубину комнаты и крикливым голосом передала кому-то заказ. Потом вернулась к столику, посмотрела на доктора Плениша усталыми глазами, и в мгновение ока он уже знал о ней все; он был ее собратом в непосильной борьбе за существование. Он заговорил с ней приветливо, как с равной:

— Торговля у вас, видно, идет не очень бойко?

— Никакой торговли нет, мистер. О господи, просто не знаю, что нам со стариком и делать! Говорят, на бирже сейчас какой-то бум. Наверно, туда и уплывают все деньги, на биржу. Сегодня до вас ни одного посетителя не было.

— Да, печально. Ну, я надеюсь, что скоро у вас дела поправятся.

Пришла Пиони, и он в восхищении загляделся на нее. Эта эмансипированная, уже почти чикагская Пиони была ему внове. Она держалась так уверенно, а между тем ее свежие щеки и задорные глаза были и сейчас обаятельно молоды, как в тот день, когда он впервые увидел ее девочкой-студенткой.

— Чем будут кормить? — спросила она бодро, поудобнее усаживая Кэрри.

— Яичницей.

— Вот и отлично.

Но это было ее последнее веселое замечание в доме под вывеской «ОБЕДЫ». Ее рассердило, что воды пришлось Просить три раза, что стол плохо вытерт, что нет ни салфеток, ни сахара, что пол усеян бумажками и окурками, что яйца несвежие, а ветчина слишком соленая.

— За такое обслуживание нужно под суд отдавать, — проворчала Пиони.

— Ей, бедной, трудно, и опыта нет.

— Ты, кажется, ее жалеешь?

— Да, жалею.

— Ну, а я ни капельки. Рохля.

Их дочка Кэрри спросила:

— Мама, что такое рохля?

— Дуся моя ненаглядная, молчи и кушай вкусное яичко.

— Ты сказала, что яичко невкусное.

— А ты не вмешивайся, попугай этакий. Мама с папой обсуждают серьезные вопросы.

— А зачем? — спросила Кэрри.

Доктор Плениш продолжал:

— Ведь в этом, собственно, и будет состоять наша работа — возвращать к сельскохозяйственному труду тех, кто оказался жертвой социальных условий, как эта женщина. Наш долг — воспитывать их.