— Передай Третьему, чтобы попросил авиаторов, во-первых, повесить побольше «люстр», во-вторых, выслать легкие бомбардировщики: пусть щелкают по маленькой.

Так генерал говорил по привычке, а сам очень надеялся, что легкие ночные бомбардировщики — «кукурузники» — сумеют нанести потери выдвигающимся по лесным дорогам частям противника.

Гул танков слышался уже за поймой, а бой, что разгорелся на месте засады, ослабел. Но машины горели ярко, и командующий принял первое решение.

— Передай танкистам, чтобы включили фары. Пусть не боятся: резервы противника еще далеко.

Через минуту-две между дубами заметались столбы света, и танковый гул стал удаляться. Командующий удовлетворенно пробормотал:

— И артиллерии легче переносить огонь.

Он уже начинал верить, что все обойдется, и вдруг увидел жирную огненную трассу, перечеркнувшую едва различимое поле боя в дубраве, за ней промелькнула вторая, третья.

За гулом боя услышать подход танков противника было невозможно, определить по трассе, кто бьет — противотанкисты или танкисты, — тоже. Важно одно: танки получают отпор. И если им сопротивляются танки противника, то… то лучше не думать, а ждать.

Он опять сидел и ждал, и все в нем то холодело, то набухало горячечной тяжестью. В такие минуты ему казалось, что по коже головы и в волосах ползают муравьи. Но все было проще. От чрезмерного и тщательно сдерживаемого напряжения у него стали привычно седеть волосы. То один, то другой свертывался, как еще зеленый листок, тронутый внезапным жестким морозом, и тревожил соседние. Потом он чуть распрямлялся, укладываясь в пряди, и опять шевелил соседние.

От поймы донесся шум автомобильных моторов, натужные крики солдат, и командарм понял, что артиллеристы начали форсирование поймы.

Далеко впереди светлыми мотыльками вспыхивали разрывы зенитных снарядов, а несколько ниже переплетались — медленно и красиво — трассы эрликонов и пулеметов. Всю эту нестрашную красоту подсвечивали снизу и как бы изнутри багровые вспышки разрывов авиабомб и занимающиеся пожары.

Все шло по плану, хотя многое не нравилось командарму. Когда ему доложили, что танки вышли на рубеж непаханного поля, что разведчики захватили пленных и они подтвердили свое «французское происхождение», а также наличие эсэсовской танковой дивизии, которая по расчету времени должна прибыть на исходные для атаки позиции через час-полтора, командарм поднялся и попросил связиста вызвать командующего фронтом.

Его соединили довольно быстро, уже в тот момент, когда новые партии самолетов вывесили в небе САБы, или «люстры» — осветительные бомбы, и тени от их резкого желтоватого света поплыли в узкой прорези амбразуры. Командарм коротко доложил:

— Дополнительные сведения разведчиков заставили ускорить операцию, дальше все прошло по плану. Сейчас выдвигается танковая дивизия. Полагаю, что дальнейшее развитие успеха в глубину преждевременно.

— Почему?

— Пока прошли практически без потерь или почти без потерь. Встречный бой с танкистами заставит втянуть резервы. А ведь плацдарм занят.

— Тем более. Надо двигаться дальше…

— Танкам негде развернуться — кругом леса и болота. Думается, на будущее пригодится…

— Не понимаю, почему на будущее, если боишься сегодня.

— Я-то не боюсь. Но пусть он думает, что мы струсили. Пусть считает, что все резервы выплеснули. А когда он нас начнет спихивать, тут мы его еще и обескровим.

Командующий фронтом долго молчал, видимо рассматривая карту, потом вздохнул:

— Слушай, а ты не стареешь?

— Вот те на!.. — притворно удивился командарм. — Я ж эту авантюру затеял. Так что ж, и затея, выходит, от старости?

Командующий фронтом невесело рассмеялся:

— Ты вывернешься… — Опять подумал и недовольно закончил: — Ладно, будем экономить силы.

Командарм медленно протягивал трубку связисту, но внезапно опять прижал ее к уху.

— Третьего! Срочно! — Подождал, пока соединили, и приказал: — Разведку боем отменяю. Передай соседям. Закрепиться! Выдвигай пехоту и саперов. Мины — прежде всего. — Он отдал трубку и, выходя из дзота, коротко приказал: — Машину! Лебедев, со мной!

Танки шли ходко, маневрируя между дубов. Передовой танк заметил отсветы горящих машин, мельтешащие фигурки, и командир приказал «сунуть» туда пару осколочных — артиллерия уже перенесла огонь и без толку крушила теперь черемуховый и птичий разнолесок.

В зеленовато-сизой темноте детали не различались, и механики вели машины, ориентируясь по следам впереди прошедших машин: боялись мин. А если прошел один танк, так по его следу пройдут и другие.

Метрах в пятистах от опушки дубравы механик головной машины дал газ, и десант дернулся. Когда командир орудия выстрелил, гул от выстрела больно ударил по нервам, кое-кто из молодых, прибывших с последним пополнением, приник к вздрагивающей броне и ощутил, как бешено колотится сердце и сохнут губы. Командир выстрелил вторично, и стало совсем плохо, потому что издалека над машиной пронеслась гудящая стремительная болванка, роняя искрящуюся трассу. И в это время рядом с машиной, прерывая все звуки боя, раздался необыкновенно высокий, наполненный смертной тоской человеческий крик.