Шпион кивнул и оглядел Матюхина.

В таком положении Матюхин еще никогда не бывал и не знал, с чего и как начать разговор. Помог Суторов. Он глазами показал на руку Андрея — на ней виднелись шрамы от зубов немецкой овчарки, похожие на птичью лапу: после первого побега Андрея травили собаками и он, защищаясь, подставлял им руку, — спросил:

— Овчарки?

Андрей сразу понял и кивнул. Суторов трудно вздохнул и отвел глаза.

— Ты, выходит, выбрался… — Он перевел дыхание и в упор посмотрел на Матюхина: — А я вот сдался…

— Что ж так?

— Меня в родных местах взяли… Жена ходила по лагерям… Меня, видишь ты, искала. Нашла… Узнали, что у меня пятеро… Ну и сказали: не пойдешь, всех твоих повесим… Пошел.

— Почему же здесь не перешел?

— А дети-то там… Не дошли, видишь ты, наши-то… еще.

Во рту отчего-то пересохло. Андрей терзался, не знал, как себя вести, что говорить. Перед ним сидел враг. Настоящий, невыдуманный, а судить его судом внутренним, безжалостным и справедливым, Андрей не мог — почему-то жалел. И спросил невпопад:

— Ну и что же… теперь?

Суторов неожиданно усмехнулся, смело, чуть озорно, будто собирался сообщить забавную историю:

— А что? Теперь шлепнут.

И потому что Андрей и сам подспудно, даже жалея, понимал, только признаться себе в этом не хотел, что такого шлепнут, слова врага резанули его и начисто выбили все остатки самообладания. А Суторов вдруг сник и глухо сообщил:

— Иначе нельзя. Видишь ты, если там узнают, что я сдался, моих повесят. У н и х это быстро делается.

— Но ты ж не сопротивлялся…

— Ну и что? Узнают — еще хуже… для моих. Тут не провернешься… Не-ет…

Страшен был этот самому себе вынесенный и самим утвержденный смертный приговор. Говорить уже не хотелось: смерть даже на фронте все равно есть смерть…

Но то, что человек хотел собственной смерти, потому что она могла защитить и спасти его пятерых детей — русских детей! — поразило Матюхина. Он еще не был отцом, не знал отцовских чувств, однако согласился с Суторовым: да, ради детей можно пойти на смерть. И в то же время все существо Матюхина, его разум восставали против такой логики. Выходило, что, спасая с в о и х детей, защищая с в о й дом, Суторов сознательно пошел против тысяч таких же советских детей и их домов.

Растерянность стала исчезать, вернулось самообладание, и Андрей спросил:

— Скажи… как вас перебрасывали?

Суторов сразу принял смену настроения и темы. В душе он понимал справедливость происходящего, понимал, что иного быть не может. Поменяйся они местами, Суторов сам бы совершил такой же переход: дело есть дело. И то, что он пошел против святого дела и вот платится за это головой, казалось ему справедливостью. Жестокой, но справедливостью. И сам бы он поступил по отношению к такому, каким он стал, точно так…

— Нас не перебрасывали. Нас оставили.

— Как оставили?

— Когда… вы перешли в наступление, нам, видишь ты, приказали остаться, пропустить фронт, а потом разведать, что нужно, и вернуться.

— А что нужно?

— Всего не знаю. Я ведь в прикрытии шел. Главным был Вальтер, а его заместителем — Франц. Они решали, Я выполнял.

— Слушай, Суторов, в разведке так не бывает. В разведке каждый должен…

— Что должен — я знаю. Но только это… видишь ты, т а м по-другому. Понял? А хоронились мы в лесу. Закопались в землю. Вверху через пень вентиляцию сделали. Скажу честно, замаскировались отлично. Над нами… видишь ты, по нас пройдешь — и не заметишь. Отсиделись и вышли.

Мудрость этого решения Матюхин оценил сразу, но уточнять детали не стал: прием хорош, когда войска отступают. В начале войны и наши так делали, а сейчас, на переломе войны, он пригоден только для противника.

— А как вели разведку?

— В основном наблюдением. Использовали высокие деревья. Заберешься — и целый день, как скворец, сидишь.

Правильно. Если это делал он, Андрей, то почему не мог сделать то же самое противник?

— Не засекали?

— Кто? Люди, видишь ты, чаще под ноги смотрят, чем вверх. Да и маскировка хорошая. — Суторов помолчал и обиженно спросил: — А чего ж не интересуетесь, по каким признакам разведывали резервы?

— С деревьев? И так ясно — дымки кухонь, движение на подходах, новые дороги, полевые занятия, линии связи… Ну и так далее… Но, думается, этим вы не ограничивались.

— Верно. Еще разговоры разговаривали. Вальтер, видишь ты, хорошо болтал по-русски. Видно, жил у нас. Я помогал. Трепались с шоферами, связистами — свой брат солдат.

— И никто не заподозрил?

— Видишь ты, если бы Вальтер не действовал нахально, может, кто и засомневался. А он, видишь ты, болтая ленивенько, с подначкой… Верили.