Обнимаю тебя, друг мой сердечный. Не хворай! Кланяюсь и ещё раз обнимаю, Виктор

20 июля 1988 г.

Овсянка

(С.А.Баруздину)

Дорогой Сергей Алексеевич!

Виноват, кругом виноват и искупить вину ничем не могу. У Вас родился сын — прекрасно! Жизнь в любом её проявлении — эта прекрасно, а смерть в любом её виде — эта чудовищно.

Через месяц, 19 августа, будет год, как умерла наша дочь — Ирина. Я, как мужик, взял на свои уже не молодецкие плечи весь груз (один перевоз гроба с телом дочери из Вологды в Сибирь мне обошелся не меньшим грузом, чем пребывание на фронте).

За этот год я не написал ничего, кроме фитюлек вроде предисловий или просьб откликнуться на что-то. Почту запустил безобразно и боюсь уже письменного стола...

Если это хоть как-то оправдывает меня, не гневайтесь! Милосердие в наши дни — вещь редкая. И я всё же рассчитываю на него.

Долго я держался, маленько приподняться помог Марье Семёновне, ещё съездил по инерции кой-куда, даже за рубеж, но, видимо, мой ресурс иссяк. Вчера сходил на могилу дочери (это километра три от села), посидел у неё, поговорил и обратно едва пришёл. Если бы на пути не было дальнего родственника, не отлежался бы там и не попил чаю. так, может, и не дошёл бы.

Ночью защемило в сердце, снились кошмары, спал, на всякий случай, рядом с телефоном. Но сейчас маленько полегче, вот и отписываю хотя бы срочные ответы.

Кланяюсь. Ваш Виктор Петрович

1 августа 1988 г.

Овсянка

(Р.А.Балакшину)

Дорогой Роберт!

Спасибо за твоё письмо и передай мой поклон Ксении Петровне. Что-то, быть может, я поправлю потом, но в большинстве своём останется так, как было. Я ведь не наставление по соблюдению церковных треб пишу, а повесть, где правда жизни главнее всего.

А правда такая, что вот год назад в селе закрыли церковь и собираются в ней делать пекарню. На селе разброд, свирепствует безбожие, по-деревенски бестолковое, жестокое порой. Надо сказать, что вера в Бога у нас в Сибири вообще не столь истовой была как в самой России, и признаки язычества дошли до наших дней. Мне, например, не разрешили родичи сменить подгнившие кресты на могиле родных, и чтоб могила совсем не исчезла, я заказал мраморную плиту и перечислил на ней всех наших с припиской «мир праху вашему».

Наивная Ксения Петровна полагает, что после закрытия церкви у нас ещё был священник. Да его куда-то так далеко дели разгулявшееся (в прямом и переносном смысле этого слова) комиссары, что никто и вспомнить не может, как его звали и где он.

Церковные документы вместе с церковью (её свели на дрова в войну, хотя кругом лес растёт) исчезли, и у села нет прошлого. Дальше дедушки никто никого не помнит, а современные транзисторщики и родителей-то не узнают, накурившись маку, конопли или нажравшись мутной недобродившей браги.

Отчего бабушка икону несла на животе? Таков мой зрительный образ, так сохранила его память. Руки у неё были уже очень больные, проулок грязный, вот и не могла она нести тяжёлую застеклённую икону на груди (деревянных икон у нас почти нет в деревнях). Хотя моё село «старое», но ему чуть больше трёхсот лет, и иконы здесь «молоды». Есть древние иконы у старообрядцев, в глуши таёжной, но они не больно на «свет» лезут и от людей прячутся. И правильно делают. Вон Лыковы, старообрядцы, бежавшие от коллективизации, только общнулись с людьми, «с погаными», как совершенно правильно рекут они, и тут же вымерли. Осталась одна Дарья возле могил братцев и тятеньки, хотя ей предлагали выйти из тайги в «мир».

Я восхищаюсь старообрядцами, которые и «новую эру» пережили. Не все, но пережили, не оскоромились, не отступили от древней веры. Комиссары испоганились, заворовались, одичали, предали свои высокие идеалы за булку с маслом. Старообрядцы, да и церковь, хотя пусть и полуразбитая, устояла Милостью и волею божьей, и те же комиссары вынуждены ныне с нею считаться и заигрывать, хотя и скрежещут зубами.

Более им ничего не остаётся. Чтоб отдалить свой окончательных крах они ещё и ещё пойдут на попятную и скоро галифе с лампасами станут менять, да и меняют уже, на крестик, и прощения будут просить у остатков нашего народа и у Господа.

Вера в Бога вещь ответственная, нам, убивавшим людей пусть и на фронте, предававшим друг дружку скопом и в розницу, запоганившим землю родную, надругавшимся над церковью, наверное, уже не хватит остатков жизни искупить свою вину,

Я хожу в церковь и молюсь редко, ибо недостоин есть, но всей оставшейся жизнью попытаюсь защитить от гнева божьего хотя бы внуков своих. И стараясь делать добро, писать только правду и «по правде», наверное, хоть чуть-чуть искуплю вину свою и нашу.

Засим до свидания, кланяюсь, храни вас Бог. Ваш Виктор Петрович