В Вологде, на 4-м почтовом отделении, откуда я отправлял книги, их украсть не могли, здесь меня очень хорошо знают. Если б воровали на почтовых отделениях Ленинграда, всё равно хотя бы одна книга да «прорвалась» к адресатам, ибо живут они в разных концах города, тем более что на одной бандероли стояла фамилия Мравинского Евгения Александровича, и уж его-то, великого человека, думаю я, ещё уважают и почитают в этом великом городе.

Книги украдены либо в поезде, в почтовом (!) вагоне, либо на почтовых (!) сортировках, украдены людьми беспардонно наглыми, ничего не читающими. Иначе они бы поняли, что воровать книги — дело не только преступное и безнравственное в высшей степени. На всех томах, на третьей странице, стоит мой автограф — значит, и это для современных почтовых пиратов уже не преграда!

Реестр, по которому я сдал бандероли, у меня, к сожалению, не сохранился, да если бы и сохранился, едва ли книги уже нашлись бы, но воровство моих книг, наверное, не первое и не последнее дело тёмных людей. И где воруют-то? В Ленинграде! В городе, который для меня, да и для всех русских и советских людей был и остаётся самым почитаемым в нашей стране городом, при одном упоминании о котором что-то светлое и святое поднимается в душе...

И вот харчком в это святое!

Виктор Астафьев, писатель, лауреат Государственных премий России и СССР

19 ноября 1991 г.

Красноярск

(Е.А.Евтушенко)

Дорогой Евгений Александрович!

Из газет я узнал, что меня зачислили в члены и даже выбрали секретарём в какую-то возглавляемую Ю. Черниченко организацию СП. Ну существуют же какие-то, пусть не этические (до этики ли нам сейчас!), а просто общечеловеческие нормы, по которым надобно спросить у человека, прежде чем назначить или выбрать его куда-то.

Ни в каком творческом союзе, и в вашем тоже, я более состоять не хочу и не буду. Вот достукаю срок члена Союза писателей СССР и стану сам себе союзом.

Виктор Астафьев

20 ноября 1991 г.

В редакцию «Литературной газеты».

Копия: в «Литературный Иркутск»

Высказав своё резко отрицательное отношение к странному документу под названием «Слово к народу», я попутно высказал и огорчение своё по поводу того, что под ним стоит и подпись моего земляка и младшего друга — Валентина Распутина.

Я ошибся, предположив, что живу среди людей, не совсем ещё опустившихся до безумия, и рассчитывал, что говорю для людей разумных, умеющих быть самостоятельными, но сомневаться в том, что им предоставлено право судить вся и всех и бросать каменья в ближнего своего. Я забыл о том, что в своё время, создавая Союз писателей РСФСР и заботясь о наполнении его творческими силами, была объявлена очередная мобилизация в писатели, и по Руси Великой и её окраинам заневодили тучу людей в члены СП, порой не знающих до конца и азбуки. Из этой тёмной «творческой» тучи пролился И проливается кислотный дождь зависти, недоброжелательства, злобы, поражающий прежде всего ярко цветущие полезные плоды и совершенно не действующий на сорный бурьян.

То и дело возникающие в столицах и на периферии творческие союзы напоминают мне шайки шпаны, когда-то резвившиеся в провинциальных городах, в Игарке в тридцатые годы одну шайку возглавлял парнишка по фамилии Вдовин, другую — полупарализованный парнишка из спецпереселенцев по прозвищу Обезьяна. И вот, бывало, поймают тебя, возьмут за грудки и спрашивают: «Ты за кого, за Вдовина или за Обезьяну?» — и лупят дрынами нещадно, коль ты не «за нас, а за них».

Мы, детдомовцы, были «за себя» и если на нас нападали, дружно отбивались и от Вдовина, и от Обезьяны, часто обращали и в бегство городскую шпану.

В литературе талантливый писатель всегда одиночка, а бьёт и топчет его окололитературная шпана, объединённая в шайки, писательские и журналистские, где всегда были и есть люди для хулы. И вставными зубами хватают и кусают слабого, кто не там и не так думает, говорит, живёт и работает.

Очень жаль, что и «Литературная газета» даёт возможность литературным а чаше — окололитературным шавкам рвать то у Распутина, то у Белова штаны. Ещё более жаль, что уважаемые мною газеты «Комсомольская правда», «Известия» и «Московские новости» не хотят в этом пакостном деле отставать от «Литературной газеты», которую совсем почти оставили в покое видный писатели и полосы которой забивались и забиваются в последние годы чем угодно, но только не теми делами и материалами, которыми надлежит ей заниматься соответственно названию своему.

Что касается «доброжелателей», вдруг обрадовавшихся нашему якобы с Распутиным и Беловым расхождению в жизни и творчестве, то и фронтовые мои друзья, и бывшие содетдомовцы, ещё оставшиеся в живых, могут подтвердить, что товарищей и друзей своих я никогда не предавал и не оставлял в беде. А друзья по литературе, есть у меня и такие, подтвердят, что я не разучился уважать убеждения других людей, как бы они ни расходились с моими, и умею бережно относиться к ранимому сердцу любого художника, где бы он ни жил, какой бы национальности ни был и какой бы характер ни имел. Всё-таки, пусть и отстало, я сужу так, что писателя надо принимать таким или? не принимать его, не судить, но скорее обсуждать за труды его, за книги, а не за поведение «на общественной ниве». Это уже политиканство, это мы проходили совсем недавно, и давайте-ка, дорогие товарищи, помаленьку отвыкать от этого позорного явления не на словах, а на деле.

Виктор Астафьев

1 декабря 1991 г.

Красноярск

(А.Ф.Гремицкой)

Ну наконец-то домозолил я вёрстку. Чёрт его знает, что за жизнь! И дела не делай, и от дела не бегай. Каждый день ведь чем-то занимаюсь, а день так короток и столь мало успеваю. До сих пор ещё не открывал рукопись романа, всё недосуг, а главное, что-то гнетёт и не даёт работать. Раньше я, видно, сильней бы и нелегко, не всегда легко, но преодолевал душевную депрессию. Нонче не справлюсь никак с собой, да и давление что-то мучает, иногда с утра уже под двести, с таким грузом не наработаешь.