Я отправляю бумаги мои в два места: в Пермь и в дом Пушкина в Санкт-Петербург, там заведён мой фонд. В Сибири, в частности в моём родном городе, это никому не интересно. Здесь собирают бумажки старых большевиков и ищут сортир, в котором оправлялся Ленин, чтобы поместить его в саркофаг. И вообще, чем дальше на восток, тем больше дикости и тупоголовия, хотя народ сибирский сам по себе более целен душой и лучше сохранился, чем в самой России и на Урале, да вот невежество его, как и везде, заедает, что тифозная вша.

Пошлите мне, пожалуйста, опись последнего нашего отправления к вам. Дело в том, что М. С. заполучила от меня бумаги на машинку, но сложила их вместе с архивными и отправила несколько новых «затесей» в архив, скорее всего, в санкт-петербургский. Но оттуда присылают опись обязательно, и я увижу из неё, дома ли потерял художественные произведения, Марья ли их сбагрила по нечаянности.

Она вот на старости лет очень тоскует по Уралу, скорее по родным местам и могилам, ибо в остальном, по саже, заразе, природному разбою и преступному разору мы таки достали Урал, а кое в чём, наверное, уже обогнали, и пейзаж в нашем городе нисколько не хуже чусовского. Благо только в том, что живём за городом, в лесах и на крутом берегу Енисея, напротив знаменитых Столбов, да ещё есть не тронутая варварами тайга, куда я раз-два в год могу забраться и немножко подживить свою душу и забыться.

Низко кланяюсь. Ваш Виктор Астафьев

19 декабря 1992 г.

(В.Г.Летову)

Дорогой Вадим!

«Отыскался след Тарасов!..» Я осенью месячишко поотдыхал в больнице, ко мне приходил Модест Малахов (он теперь человек семейный, имеет частную каку-то фирму!), и мы вспоминали тебя. Я ему сказал, что не знаю, возможно, в Омске, но в Кишинёве, воюющем со всеми, кроме румын, он едва ли останется.

И вот Ташкент! Эко тебя по косоглазым-то водит и водит. Никуда я сейчас, конечно, не двинусь, ибо работаю вторую книгу романа, первая печатается в № 10—12 «Нового мира». Да и зима, дома оставить народ не на кого. Хотел вот осенью слетать в Алма-Ату, близкий человек звал, но посмотрел, посмотрел и раздумал — улететь-то улечу, а прилететь обратно большой вопрос. Сейчас мне лучше всего быть дома, в крайности двигаться — так не далее Овсянки. Я в Москве-то последний раз был в июле, на так называемом съезде так называемых писателей. Из всех союзов я давно вышел, в партиях как не состоял, даже в лучшей из всех партий, что была умом и совестью всей эпохи, так и не состою.

Мой партиец Марья Семёновна тоже разочаровалась в идеях коммунизма, но билет дома оставила, детям говорит, чтобы не поступали, как я, не совались куда не надо.

А дети растут и дуреют, в мясо в основном растут. Витька шаляй-валяй домучивает 11-й класс, Поля заканчивает третий, мы старимся, время движется всё в одну и ту же сторону, Я спасаюсь работой, М. С. — хлопотами и заботами по дому. Ждём весны, тепла, сегодня вот минус 21 и такой хиус с Енисея, что и на кладбище не решились ехать, хотя каждый месяц, 19-го числа, стараемся там побывать.

Твоя затея написать о писательской жене к Марье едва ли приложится. Не думаю, что она согласится на такую роль, да ещё в «Огоньке» в качестве модели фигурировать. Но если так просто хочется прилететь, наметить себе тему у нас — а тут «матерьялу» до хрена, — и прилетай, самолёт ещё ходит, узбеков-торгашей возит. А они в отличие от кавказцев смирненькие такие, ласковенькие. Спросишь: «Сколько?» — всё триста-четыреста-шестьсот рэ. «Дорого», — скажешь. «А самолёт не дорого, дюмашь?..» Ласковы они, пока палки в руки не возьмут и бить иноверных не примутся...

Я сегодня уже «отстоял» смену, рука устала, поэтому прости за сумбур в письме.

С Новым вас годом! Здоровья, хлеба, Бога и мира в душе! Ваш Виктор Петрович

1993

3 января 1993 г.

Красноярск

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

С Новым тебя голом! С новь счастьем! Здоров будь! Да чтоб весна и тепло скорее, остальное от съезда советских депутатов зависит.

Мы живём, как и все, в трудах, заботах и тревоге. Я пытаюсь делать вторую книгу романа, но не скажу, что попытка очень уж успешна, пока пишется вяло и неинтересно, однако буду тянуть лямку, а то без работы и вовсе останешься.

М. С. сдаёт, дети растут и наглеют, ничего радостного вокруг нету, кроме поездки на могилу дочери, и уже завидую её покою и усмирению. Никуда не езжу, ни с кем не общаюсь, кругом сплетники и стервятники одни.

Ну, храни тебя Бог. Не пишу оттого, что настроение худое и на сердце паскудно. Кланяюсь, обнимаю. Виктор Петрович

19 января 1993 г.

Красноярск

(Г.В.Вершинину)

Уважаемый Геннадий Васильевич!

От Вашей весточки и от газетных вырезок повеяло давним, уральским, моей творческой молодостью. Я сейчас совершенно обессилен, заканчиваю черновик второй книги романа «Прокляты и убиты» (первая книга в № 10-12 «Нового мира» за 1992 год), и со временем совсем плохо у меня. А у Марьи Семёновны того плоше, она ведёт дом, в котором двое сирот-детей, печатает мои рукописи и ещё умудряется иногда что написать — это после пучка тяжелейших болезней, в том числе двух инфарктов — во уральская порода!

Рукопись Вашу, точнее, вырезки, особенно про рыбалку, читал я с удовольствием. Сам-то из-за болезни лёгких зимнюю рыбалку закинул, но летом и осенью ещё бываю в тайге, ловлю, чего клюет, чаше хариуса и ленка.

...Весной прошлой и был в Перми, Чусовом — нужно было для романа. Собирался и в Лысьву. у нас там на улице Лесной в доме № 33а живёт наша бывшая нянька, которая нам ближе всякой родни, фамилия её Опарина (по мужу), зовут Секлетинья. На Лесной же жили крестный и крестная Марьи Семёновны, которые вместо отца-матери нам были, но не получилось у меня, не хватило времени для поездки в ваш город.