Мой низкий Вам поклон! Отдельный поклон городу вашему, где жили и ещё живут дорогие моему сердцу люди. Поклон и Уралу, уже воистину седому, старому и мудрому, хотя и обобрали его разбойники и варнаки всякие.

Преданно ваш Виктор Астафьев

6 марта 1995 г.

Красноярск

(В.Я.Курбатову)

Дорогой Валентин!

Письма от тебя нет-нет, да и достигнут меня, но отозваться на них всё недосуг и недосуг. Опять болела М. С, и опять очень тяжело (видно, в этом возрасте болезни, что полегче, не про нас писаны и не для нас предназначены). Уволокли на носилках, в реанимации две недели пролежала, в палате немного, ныне дома, за стены держась, ходит, но уже даёт ценные указания, командирничать принимается, значит, восстаёт. А я боялся, что на этот раз всё...

Я же всё бумагами шуршал, заканчивал новую повесть [«Так хочется жить», — Сост.], потом редакторша из «Знамени» прилетела, дожимали, правили и пр. Повесть идёт срочно и досрочно в четвёртом номере «Знамени». Тем временем подоспела пора прокомментировать собрание сочинений, которое из раскорячившегося издательства «Сибирская книга» забрало одно московское издательство, надеясь на помощь спонсоров, причём могучих, но они, спонсоры, пить чай-кофе и даже водку — пожалуйста, обещают всё — пожалуйста, а потом просто на звонки издателя не отвечают или отделываются подачками и новыми обещаниями. Люди, повторяю, высокого полёта, так чего уж говорить о просто чиновниках, о просто гражданах. Тут тех, кто скурвился, даже и не порицают, даже и наоборот.

Но я всё же написал комментарии томам к восьми, остальное в голове, и если даже издание не состоится, а так оно скорее всего и будет, комментарии мои всё же останутся, и меньше за мной останется вранья и отсебятины. Кстати, статью твою Роман [Солнцев. — Сост.] сдал в шестой номер «Дня и ночи», журнал вроде бы на выходе. Статью я прочёл и понял, что это ещё не всё, и прошу тебя подождать с продолжением, роман неловко сокращён и печатан не по последнему варианту. Кто тут виноват, сейчас уже разбираться не стоит, но моя вина главная. Роман будет печататься в четырнадцатом номере "Роман-газеты" и выйдет в издательстве «Вече», как обещают, ко Дню Победы. А первую книгу вместе со старыми повестями напечатало, и довольно симпатично, это же издательство. Словом, наступил март, а у меня только-только посветлело, и я хочу отдохнуть и разгрести почту, а то уж пробовал в обморок падать, да в неловком месте, на кухне, по пути задев повреждённой стороной лица и головой все предметы, начиная с плиты и кончая раковиной. Лицу и башке не привыкать к биению, а колено вот болит до се.

У нас, как и в прошлые три года, сияет февральско-мартовское солнце, теплынь, и это значит, что в мае будет снег и холод.

А в остальном жизнь, как и везде — смутно, неуютно, грядёт вспышка фашизма, который тлел в загнете русской печи, и мы его, всякий в меру своих сил, сохраняли, а когда и раздували, то шаля и заигрывая с так называемыми Родными подельниками, то молча и равнодушно глазели на него, а кто и грелся от угольков-то.

Наверное, всё-таки мы сами виноваты во всех наших бедах и злоключениях, нам и гореть в фашистском кострище, если всё же не опомнимся и не начнем с ним не то чтобы бороться (где уж нам уж), а хотя бы противостоять соблазну пополнять его озверевающие стаи.

Посылаю тебе заметку из «Обшей газеты» Егора Яковлева, газеты антирусской, настроенной против всего, что «за нас», и в поддержку всего, вплоть до Дудаева, что готово погубить нас, умыть кровью. Скажи им, что они заодно с русским фашизмом, обидятся ведь и начнут тыкать пальцем в полосы, где порой явно, но больше чуть скрытно торжествует «свобода слова» прохановского понимания и толка.

Умер ещё один мой родственник, муж сестры Кати, мужик под два метра роста, сознательную свою жизнь проработавший в доке грузчиком и сгнивший от небрежно сделанной операции грыжи. Отравились зельем и повымерли мужики вокруг моей избы в Овсянке, в том числе и румяный, косолапый и здоровенный мужик Миша Еремеев, одни Сёмка и Витька Юшковы живут, бьют — один бабу свою, другой — старуху мать, их и отрава уже не берёт, а Сёмку и тюрьма уже не страшит, та же битая и резаная им не раз баба и выкупает его из тюрьмы.

Письмо мамы твоей я относил Марье Семёновне в больницу, она когда очухается, думаю, напишет или уже написала ответ. А пока сидит или лежит и приводит в порядок альбомы, письма и документы своих и моих родственников, бередит и без того надсаженное сердце. Да что ж делать. Я уже видел в свалках, под берегом Енисея, деревенские «дела» и картинки, да и она видела всякое, вот и не может оставлять родных людей без призору.

Бог и за это пособит ей, поддержит так стремительно убегающую жизнь, нужную и нам, живым, да вот и мёртвым необходимую.

Крепко и преданно обнимаю. Виктор Петрович

14 марта 1995 г.

Красноярск

Открытое письмо

Главе администрации Красноярского края В. М. Зубову от писателя, инвалида Отечественной войны, почётного гражданина города Красноярска В. П. Астафьева

В период перестройки, которая кому-то нравится, а кому-то нет, с приходом бесцензурного времени началось стремительное движение печатного слова. Вместо трёх, а где и двух газет — партийной и комсомольской — начали выходить в краях и областях десятки новых изданий, среди которых были и шумные, пустые и даже визгливые газеты, но устояли и те, что выходят десятки лет, соблюдая высокий журналистский профессионализм, деловитость и стремление помочь стране и народу в тревожное для них время.

Тогда же вот и возникла «Красноярская газета», поименовавшая себя «народной», с претензией говорить только «правду», «открывать ему глаза» на творящееся вокруг, на безобразия. Но «правду» открывать взялась вся послушная и благоверная советская журналистика. Этим, скоро стало видно, никого не удивить, и «народная» газета, ожидавшая, что её расхватают и будут читать народные массы, успеха у народа не снискала, более трёх-четырёх тысяч подписчиков на год не наскребла (для сравнения: старейшая газета края «Красноярский рабочий» имеет подписчиков за 150 тысяч).