* * *

Весь этот цветистый вздор служит единственной цели — дать некоторое представление о том, в каком состоянии находился бедный юноша по прибытии. Нам бы меньше всего хотелось, чтобы читатель неверно понял или, упаси Бог, поспешил составить мнение о нашем молодом герое, испытывая недостаток в фактах. Мы стремимся изложить все важнейшие обстоятельства его дела. Факты, не устаем мы повторять, подайте нам факты, побольше фактов.

Теперь — затишье, теперь — Мама Мадонны, вечная бабушка, если только все пойдет по плану, осмелилась на сострадание. Она уложила его на канапе.

— Бедный Бел, — сказала она, — взгляни-ка, Смерри, он болен.

Смерри, ожидая в углу подходящего момента, изучала содержание своего изможденного любовника и выглядела точь-в-точь как Пресвятая Дева перед Благовещением.

— Выпейте это, — молвил Мандарин.

— Domine, — ответил Белаква, садясь и чуть наклоняя бокал с огненной жидкостью в сторону родителей и чада, — nоn sum dignus. [190]

— Вам не кажется, — сказала Мама, — что в этом платье Смерри просто чудо?

Белаква, коньячный пьяница, превосходно справлялся с ролью лживого, учтивого, ласкового демона.

— Ваша третья или четвертая дочь, — произнес он, — видится мне более прекрасной, чем когда — либо ранее, если только это возможно. Жаль, — он втянул щеки и тяжело вздохнул, — что этого нельзя сказать обо мне.

— Бедный Бел, — сказала Мама. — Ничего, мы будем за тобой ухаживать, правда, Смерри?

— Ловелас, — вкрадчиво сказал Мандарин, — родственная душа, волокита.

Смеральдина-Рима разгадала игру и очень рассердилась.

— Что с ним вообще такое? — требовательно спросила она.

Белаква сыграл волокиту и хитро перемигнулся с Мамочкой.

— Колика, — сказал он лукаво.

С этим Смеральдина, которая, как мы уже знаем, отличалась особой уязвимостью в отношении своего небольшого словарного запаса, мириться не собиралась.

— Что это? — простонала она. — Что-то съедобное?

Мандарин сделал быстрый шаг назад, постучал длинным желтым ногтем по крылу носа и, подогнув колено, балансируя на одной ноге подобно балерине и помахивая бутылкой, возгласил, не обращаясь ни к кому в отдельности:

— Der Mensch ist ein Gewohnheitstier! [191]

— Что-то, что ты уже съела, милая, — игриво сказала Мамочка.

Смеральдина-Рима осталась безучастной к всплеску веселья, сопровождавшему слабые Мамочкины попытки разрядить обстановку.

— Не будьте такими гадкими, — вскричала она. — Дурацкие шутки. Откуда мне знать, что такое толика.

— Ко, — поправила Мамочка, — лика.

— Egal! — взорвалась Смеральдина. — Откуда мне знать, если вы так и не отправили меня в школу?

— Моя дорогая девочка, — сурово сказал Мандарин, — твое образование стоило нам тысячи. Никак не меньше нескольких тысяч фунтов.

— Не унывай, Смерри, — увещевала мультипара, — будь я молодой и красивой, а симпатичный молодой человек, — сдерживая аподозис, чтобы пожрать глазами надежду своего праматеринства, — выводил бы меня погулять, я бы не расстраивалась из-за колик. Скоро узнаешь. Поживи с мое, — воскликнула она, словно говорила о чем-то невероятном, — и узнаешь.

Смеральдина-Рима изучила симпатичного молодого человека, собиравшегося вывести ее на прогулку. Тот лежал, вытянувшись на канапе.

— На прогулку! — Она ехидно хихикнула. — So siehst Du aus! [192]

Правда, вследствие его привычки валяться по утрам в постели, и вечерних попоек с Мандарином, и послеполуденного чтения найденного в библиотеке хозяина Вазари, и новых картин, висящих на стене кабинета, и бесплодных упражнений на фортепиано, к которым он питал склонность в разные часы дня и ночи, и ею нежелания идти на улицу и мерзнуть как пес, когда ничего не удерживало его от взращивания какой-нибудь замечательной мысли у камина, он за неделю, отделявшую ею приезд от дня святого Сильвестра, только трижды вышел с ней погулять, и в двух из этих случаев их сопровождала Мамочка, чья лихорадочная веселость раздражала Мадонну сверх всякой меры. Мадонна была недовольна, она не привыкла к подобному обращению. Так что единственный вечер, который они провели наедине, был испорчен серьезной размолвкой с последовавшими слезами.

Все это, разумеется, накладывалось на обычные фиаско и полуфиаско, он — страдальчески пытался ублажить ее, она — силилась почувствовать себя ублаженной; Мамочка делалась все более недовольной по мере того, как терял очертания образ счастливой прародительницы; Мандарин — всегда навеселе, изысканно жестикулирующий и чуточку похожий на венецианца — при каждом удобном случае потрясал своей patria potestas. [193]

Сильвестр, наступивший после раннего плотного ужина, застал его сидящим на диване, в одиночестве, разумеется, при зажженных свечах и, конечно же, с бутылкой. Пусть сейчас их и нет, но через минуту они появятся. Белаква чувствовал себя очень скверно. Продержится ли он до Нового года, вот в чем вопрос. Он боялся развалиться на части. Он ощущал тошнотворную легкость, не столько в голове, сколько в центре, примерно в области грудобрюшинной преграды. Малейшая неосторожность с моей стороны, думал он, и я рассыплюсь.