— Не буду я здесь мыться!

— А мы тебя, милок, скуем и замоем, — проворчали старые суки и подступили вплотную.

И я, знаете ли, поверил что «скуют и замоют».

Минут двадцать сидел я, как последний мудак, в этом корыте и поливал себя из шланга- нужно же было хоть что- то делать- еле текущей струйкой тепленькой воды. Динозаврихи мирно судачили о новом председателе правительства по фамилии Кириенко.

Текущие минуты были такими же отвратительными, как и водичка из резиновой трубочки. Наконец появился шиньон. В руках у нее, квадратиком, лежала больничная одежда… Ярко- оранжевые пижамные штанишки, не сходившиеся в поясе и едва прикрывавшие колени, веселая свежее- зелененькая распашенка в фиолетовый цветочек, трусы цвета северного сияния и растянутая майка- алкоголичка со штампом во всю грудь «ЦНИИ им. В. П. Сербского». Покойницкие тапочки с обрезанными задниками.

Лестница.

На последнем этаже, перед с надписью «III- е клиническое», остановились. Шиньон вскрыла дверной замок ключом- вездеходом и подтолкнула меня через порог.

Коридор. Линолеум. Голые синие стены. Камеры наблюдения. Справа две смежные палаты по двенадцать коек в каждой. Слева палата такой же вместимости. Лакированный письменный стол. За столом- вневедомственный мусор в камуфляже. На столе резиновая палка и чайная кружка в горошек. За спиной камуфлированного еще один выход из отделения. Помещение с телевизором. Сортир. Проход к одиночным боксам изолятора, там же цирюльня, ванна, склад. Типа кухня. Ординаторская. Общий врачебный кабинет- в конце коридора.

Лампы дневного освещения.

В общем, тихо.

Кандидаты в дураки готовятся к полуденному приему пищи и лекарств. Из радиоприемника чуть слышно поет Пугачева:

«Я ведь тоже плохо кончу,

Будет клином свет в окошке.

Перед смертью злобно корчась,

Как ободранная кошка…»

Суровая песенка, однако. Интересно, кто автор текста? Неужто Резника так «Коррозия металла» проперла…

В ординаторской обитала Света- старшая медсестра с испитым лицом и хриплым, прокуренным сопрано. Как- то отстраненно, словно мысли ее были заняты раздумьями над категорическими императивами, Света измерила мое давление, не глядя, занесла показатели в журнал, положила передо мной комплект сырого постельного белья и пропела: «Первая палата, нянечка покажет».

Оказывается, есть и нянечка. И не одна. Четыре.

Когда я входил в палату, дураки как раз рассаживались за длинным общим столом, накрытым на двенадцать персон. Бачок с первым блюдом, черпак в руках долговязого и криво сложенного дегенерата, тянущиеся к нему руки с металлическими мисками…

Кушать расхотелось.

Кровать с не застеленным матрасом находилась в самом углу, возле окна. Добродушная нянечка хлопотала около меня: «Хорошая коечка, хорошая… На этой коечке Андрюша Чикатило ночевал, когда у нас был…»

Прекрасная коечка.

Дураки уже заканчивали второе блюдо, когда я, заправив постель, завалился на нее и достал сигарету…

— Спички есть у кого?

Никто не отреагировал.

Наконец, от трапезного стола отпочковался парень моего, наверное, возраста и присел на край соседней кровати. Его, кстати, спального места.

— Здоров, земляк. Как звать- то?

— Андрей.

— А я Вася Узбек. Может, слыхал?

Я знал кто такой Вася Узбек. Смотрящий за Большим спецом Бутырского централа- тюремное крыло из «Семнадцати мгновений весны», где Мюллер с Исаевым беседовали об армянском коньяке. Я слышал про Васю Узбека разное, но головой качнул отрицательно:

— Нет, не слыхал.

— Ну, будем знакомы…

Узбека привезли тремя сутками раньше меня. Не могу сказать достоверно, какой именно душевный недуг он симулировал, но в бредовых гонках его присутствовало Ташкентское землетрясение 1968- го года, связанные с этим стихийным бедствием травмы детской психики, провалы в сознании, утрата адекватности… До хрена там всяких симптомов, будто ненавязчиво подводящих докторов к установлению невменяемости в момент совершения преступления.

Вася Узбек сильно не хотел в зону. Не смотря на то, что Вася был смотрящим за Большим бутырским спецом- чин примерно равный зав кафедрой- Вася вдохновенно косил, избегая зоны. Видно были на то резоны. Сидел он за разбой с убийством. Вину, впрочем, признал полностью.

Помимо Узбека в палате обнаружились три тамплиера, разумеется из Ростова- на Дону. Еще один мокрушник Слава из Могилева, разыскивался в Белоруссии за двух жмуриков, но в русской столице добавил к тем двум еще троих. По счастливому для Славы совпадению все покойники были при жизни евреями. Слава работал глобальный масонский заговор- раз уж так совпало.

Был еще один Слава- Славик- пытавшийся стащить из магазина спорттоваров одну лыжную палку, пудовую гирю и комплект шестеренок к гоночному велосипеду. Странный набор. Этот, второй Славик, оказал при задержании ожесточенное сопротивление, так что отнять у него гирю не удалось, так он и прибыл на Серпы- с гирей в личных вещах. Молился усердно и пытался сотворить каждому сопалатнику что- нибудь доброе.

Рядом с ним лежал оборотень, человек- автомобиль AUDI. По ночам у него срабатывала сигнализация.

Также- ходок к Черномырдину (с тротиловой шашкой). Далее: двухсоткилограммовый чеченец Леча, за которого уже проплатили, судя по его оптимизму. И два трамвайных ширмача, один из них и оказался тем коряво- долговязым черпальщиком обеденного борща. Оба гнали клептоманию.

В первый институтский день ничего более не произошло. Перед отбоем сопрано Света выдала желающим по колесу реладорма. Узбеку и мне, по его ходатайству, Света наполнила кружки успокоительным компотом- боярышник, пустырник, валериана и мелисса на спирту- грамм по 150 вышло.