Шрифт:
– Вы в Париже живете?
– О нет, сейчас живем в Нью-Йорк, это много больше, чем Париж.
– Милая Ева, я обещаю через год освободить Париж, и вы сможете вернуться домой.
– О, это слово солдата!
– Почему не пьете? Пейте! Это приказ!
– По-солдатски, да? По-русски?
И зажмурившись, с очаровательным страхом, залпом – всю рюмку.
– Сильная водка для сильных людей.
– Да, слабых не держим.
У генерала имелся переводчик, впрочем, Андрей Андреевич чувствовал собеседника: симпатия к молодой журналистке помогала преодолеть языковой барьер. Мадмуазель Бенуа писала о Власове как об одном из молодых командиров, чья слава быстро растет и который судит о войне со стратегической точки зрения. Рассуждая о стратегии войны, генерал Власов говорил о Наполеоне и Петре Великом, упомянул Шарля де Голля и Гейнца Гудериана, генерала вермахта, командующего германской 2-й танковой армией как выдающихся стратегов современной войны. Французская журналистка поинтересовалась, какие именно особенности видит генерал в современной войне – и, соответственно, в современной стратегии.
– Понимаете, Ева, в современной войне участвуют огромные массы населения. Идет, как подчеркивает товарищ Сталин, народная война. Это особенность нашего века. Военный лагерь сегодня – это вся страна. У нас всякий человек – солдат. В этом наша сила.
Эв Бенуа писала о том, что Власов видел в Сталине своего прямого начальника, как в военном, так и в политическом отношении.
– Вы, как многие русские, называете Иосифа Сталина – родной отец, n’est-ce pas? Он для вас pe`re Staline?
– В русской армии есть такая поговорка: слуга царю, отец солдатам. Так про генералов говорят. Иосиф Виссарионович – отец сразу всем, в том числе и генералам.
– Значит, pe`re Staline – отец генералам, а генерал – отец для солдат?
– Что вы, я так не говорил! Иосиф Виссарионович руководитель всех советских людей.
– Вы встречали лично своего отца – Сталина?
– С Иосифом Виссарионовичем встречался трижды и уходил окрыленным.
Андрей Андреевич был пьян. Объяснялось это тяжелой усталостью и отчаяньем. За последние три дня произошли изменения в дислокации Западного фронта. Приказом Верховного из боя вывели 1-ю ударную армию, армию отозвали в резерв Ставки. Жуков с Соколовским будто бы воспротивились приказу; во всяком случае, так рассказывали. Кто-то якобы присутствовал при телефонном разговоре – будто бы Жуков сказал, что вывод 1-й армии ослабит сразу всю группировку.
– Товарищ Верховный главнокомандующий, фронт у нас очень широк, на всех направлениях идут ожесточенные бои, исключающие возможность перегруппировок. Прошу до завершения наступления не выводить армию из состава правого крыла Западного фронта.
– Вывести армию без разговоров, – сказал Сталин и оборвал разговор.
Теперь на широком фронте, чтобы закрыть брешь, приказано было растянуть 20-ю армию. Три дня они потратили на то, чтобы перейти от наступления к обороне. Наступление на Гжатск стало невозможно.
– Голубчик, – сказал Шапошников, – ничего не могу сделать.
Генерал Власов пил водку, беседовал с мадмуазель Бенуа и думал о том, что он мог бы сделать силами своей армии, которая теперь обездвижена.
– Уходил окрыленным, мадам, – сказал Власов, вложив в эти слова много чувства. – Позвольте-ка вам предложить…
– О, генерал…
Пока генерал Власов беседовал с мадмуазель Бенуа, майор Щербатов осматривался на новом месте.
– Может, все-таки чайку? – подсел к нему особист с петлицами капитана. Лицо странное, глаза у капитана желтые, вбок смотрят. – Согреться с дороги. Меня Полетаев зовут, Константин.
– Тогда уж и поесть надо, Костя.
– Это мы раздобудем, мигом. Пойду разнюхаю. У меня на еду нюх волчий.
И верно, посмотрел на него Щербатов внимательно – похож капитан на волка, даже оскал у него волчий.
12
– Поправился мальчик, – сказал Моисей Рихтер. – У соседского сына, Паши Холина, температура упала.
– Основные трудности впереди. Надо воспитать достойного гражданина, чтобы он трудился на благо человечества, – сказала его жена, старуха Ида.
Ида говорила прописи страстно; Моисей Рихтер никогда не отвечал на подобные фразы, тихо уходил в кабинет. Квартира без сыновей стала огромной, длинные пустые комнаты. Моисей долго шаркал к письменному столу; придвигал рабочее кресло, зажигал лампу с зеленым абажуром. Прежде чем начать работу, долго смотрел на фотографии четырех мальчиков. Самый любимый сын, Саша, был сфотографирован в солнечный день, он щурился на яркий свет. На Саше была матроска. Вошла Татьяна, жена Соломона, постояла подле письменного стола.
– Скажите, Моисей Исаакович, а детей любят по-разному? – Она давно хотела спросить, но про погибших трудно спрашивать. – Вот говорят, что всех надо ровно любить.
– По-разному, – сказал старик.
– Вы какого сына больше любили?
Он показал пальцем.
– А почему?
Моисей Рихтер не ответил. Как объяснить? Нет таких слов.
– Он вернется, – сказала Татьяна. – Я именно про вашего Сашу думаю, что он обязательно вернется. И Соломон написал, такая радость! Опять будет большая семья.