Так прошло очень много лет. Я вел ежедневные записи, а тюремщики знакомились с ними и не находили главного. Где секретная переписка Сталина и Гитлера? Где протоколы встреч Молотова и Риббентропа? Где русский план по захвату Запада? Дважды в год мой надзиратель направлял своему начальству отчет, сопровождая его наиболее значимыми из моих откровений. И всякий раз он приходил ко мне взбешенным: начальство негодовало! Вы обманываете наше доверие, кричал Ричардс. Мистер Ханфштангль, почему вы не разоблачите связь красных комиссаров с коричневыми нацистами? Я рассказывал про знакомство Гудериана с Тухачевским, а он меня перебивал: не то!

– Вы меня запутали, – отвечал я. – Если искать связи советских с немцами, вот хороший пример. Тухачевский восторгался Гитлером.

– Это плохой пример! – свирепел надзиратель. – Неужели не ясно: пример плохой! Маршал Тухачевский был ложно обвинен в шпионаже в пользу Германии, и неразумно разрушать общее верное представление о тех страшных годах ради сомнительной детали. Наша задача показать идеологическое срастание коммунизма и фашизма, их роль была сходной в историческом процессе. Теперь наконец понимаете?

Тянулись годы, я привык к монотонной работе – и стал глубоким стариком. Работали на них все – и Гальдер, и Гелен… полагаю, что и Гесс в Тауэре тоже сочинял для победителей тексты. Рудольф очень помог в свое время с написанием «Mein Kampf», у него был хороший слог… Он сумел бы найти веские слова для борьбы с коммунизмом.

В то время уже и термин соответствующий придумали, весьма удобный в политической жизни, – появилось слово «красно-коричневые». Признаюсь, я не сразу понял, что имеется в виду; меня просветил мой надзиратель – оказывается, современной демократии противостоит союз потерпевших поражение красных и националистов, которые тяготеют к фашизму. Вот так и был получен искомый оттенок – красно-коричневый. В мире победила демократия, а красно-коричневые готовят реванш.

– Ах, вот что, – сказал я, – теперь ясно. Прежде была Антанта, «Антикоминтерновский пакт», Интернационал… это помню. «Стальной пакт», было и такое… Потом Атлантический союз, Варшавский блок. А сегодня ветераны коммунизма и нацизма, по-вашему, объединились? Красно-коричневые, да? Заговор против демократии?

– Есть очевидная тенденция, – заметил мой страж, – и корни такого союза следует искать в истории. Вспоминайте, вспоминайте! Мы будем благодарны за любую деталь. Мы не торопим, но имейте в виду, времени осталось мало.

Почему времени мало? Лично у меня времени было достаточно. Я продолжал писать, нервные люди в белых рубашках пили кофе и просматривали мои записи и не видели в них ничего любопытного. Меня не имело смысла содержать на военной базе – я даром ел их бюджетный хлеб.

Иногда про меня забывали на годы – я понимал, что в это время их экономика цветет и лишних гамбургеров они не считают. Но однажды на базу приехал высокий чин. Зашел в мою комнату, задал несколько вопросов, остался недоволен. «Вы знаете, Ханфштангель, что состоите на довольствии нашего ведомства уже почти полвека?» Надо было бы добавить: лишние рты демократии не нужны! Я подумал, что он готовит мне приговор. Я был никчемным работником, дряхлым стариком, отчего бы меня не усыпить? Сколько демократических гамбургеров я съел – и без всякой пользы для глобальной демократии… Я ждал, что войдет медсестра и предложит закатать рукав. Знали бы они, как я жду смерти.

Однако решено было переправить меня в Британию, поселить под надзором английских офицеров. Переезд я перенес неплохо. Меня поселили в специальном квартале, на юге Лондона, неподалеку живут былые советские диссиденты, ныне сотрудники русской службы Би-би-си. Здесь же разместились арабские провокаторы, внедренные в племена единоверцев, чтобы сеять раздор; беглые советские разведчики, находящиеся на довольстве у МИ-6; оплачиваемые британскими службами советологи-кремлинологи. В сущности, следует сказать спасибо британским военным: меня не держали в Тауэре, как Рудольфа Гесса, – за мной приглядывает британский майор, вот и вся стража. Как и его американского коллегу, его тоже зовут Ричардс – говорят, все русские следователи называют себя «Иван Иванович»… а впрочем, какая разница?

– Скажите, майор, у вас нет родственника в Америке?

– Насколько мне известно, нет.

– Может быть, ваш кузен – тоже Ричардс?

– Это распространенная фамилия.

– Да, верно.

В конце концов, мне безразлично, кто за мной смотрит и в каком я городе. Я редко покидаю свою комнату. Lebensraum сократился до 12 метров.

В окно я вижу продуктовый магазин, которым владеют ямайские негры. Там продают какую-то пеструю ерунду. Рядом магазинчик игральных автоматов, принадлежащий тоже темнокожей семье. Дальше закусочная, в которой итальянка Диана (как явствует из вывески) потчует посетителей жареным беконом и яичницей с бобами. Сомневаюсь, чтобы в Неаполе, откуда она родом, такую кухню одобрили. Но вкусы Брикстона (так называется этот южный район) именно таковы – и вот уже Диана пишет на вывеске, что подаст в полдень настоящие камберлендские сосиски с бобами. Мой надзиратель, майор Ричардс, однажды угостил меня такой сосиской – невообразимая мерзость! Старикам – а я ветхий старик – такая пища противопоказана.

Помню, я пошутил, что если бы Гитлер знал больше о холестерине и камберлендских сосисках, он решал бы планы по Холокосту иначе. К чему «Циклон Б», если есть камберлендские сосиски? Итак, закусочная. Следующая дверь – служба миникэбов. Ямайские парни на убогих машинах составляют конкуренцию классическим британским кэбам – возят за полцены. Правда, майор Ричардс жалуется, что черные плохо знают город, могут не доставить в пункт назначения. Следующая дверь – обувная мастерская; там работает толстый лысый человек в переднике, его зовут Мэлвин, так написано на окне его лавочки. Обычно Мэлвин сидит на пороге и кушает большой сандвич, видит, что я его разглядываю и машет мне рукой, на которой изображен синий якорь.