В глазах графа мелькнуло удивление, он стал легонько пристукивать своей тростью по полу, как это делал обычно, когда бывал чем-либо приятно поражен. Папаша Гюгенен знал эту его манеру и понял, что граф доволен.

— Но нужно самому быть истинным художником, чтобы понять это и выразить так, как это сумели сделать вы, — сказал граф.

— Да, все мы притязаем на это звание, — отвечал Пьер, — но, в сущности, уже его не заслуживаем. Хотя, — поправился он вдруг, повернувшись к Амори, — вот кто настоящий художник. Он занимается тем, что принято называть столярничанием, потому что должен зарабатывать себе на хлеб, но он мог бы создавать такую же красоту, как вот эта, здесь на старой панели. Если вы собираетесь когда-нибудь отделать одну из зал замка скульптурными украшениями, вам, право, стоит взглянуть на его рисунки. Он их делал для собственного удовольствия в часы досуга, но, думаю, даже знатоки не отвергли бы их.

— В самом деле? — спросил граф, глядя на Амори, который никак не ожидал, что Пьер заговорит о нем, и теперь стоял красный как рак. — Это что ж, ваш брат?

— Нет, господин граф, но все равно что брат.

— Ну что ж, постараемся найти применение и его талантам и вашим, сударь. Искренно рад был познакомиться с вами. Всегда к вашим услугам.

На этом граф учтиво, даже с некоторым оттенком уважения, попрощался с Пьером и направился к выходу вместе со своей внучкой, которой он вполголоса высказывал свое восхищение здравым смыслом и скромными ответами Пьера.

Первым, кого они встретили при выходе из часовни, был Изидор, который, проведав, что они пошли именно сюда, подстерегал их, чтобы узнать, какие последствия имели его наговоры на Пьера. Ему было невдомек, что старый граф, обладавший тем врожденным свойством, какое френологи называют нынче чувством созидания [81] , лучше его знает толк в строительных работах и что его не так легко ввести в заблуждение. Изидор рассчитывал на внезапную вспышку гнева со стороны графа (ему несколько раз случалось наблюдать у него такие вспышки), на заносчивый характер старого Гюгенена. Один, надеялся он, выскажет сомнение в чем-либо, другой выйдет из себя и ответит без должного уважения… Но граф, который в это утро выслушал от архитектора всю историю с отвергнутым планом лестницы, отлично понимал теперь, какие чувства движут Изидором, и относился к нему презрительно.

— Мне очень понравилось все, что я видел, — громко сказал старый граф, строго глядя Изидору прямо в лицо, — это превосходные работники, и я весьма обязан вашему батюшке за то, что он нанял именно их. А кстати, кто это уверял меня вчера вечером, будто они плохо работают? Архитектор, что ли? А может, вы, господин Изидор?

— Не думаю, чтобы архитектор мог говорить нечто подобное, — вмешался господин Лербур, — он очень доволен работой Гюгененов.

— Так, значит, вот кто! — насмешливо произнес граф, указывая на Изидора.

— Но ведь мой сын даже не видел их работы, к тому же он плохо в ней разбирается. Науки, которые он изучил, отношения к этому не имеют, они более сложные, и хоть пословица и говорит: «Кто с большим справляется, тому малое нипочем» — это не всегда верно. Да кто же это мог нажаловаться вашему сиятельству на моих рабочих? Не иначе как кюре. Он зол на меня за то, что я обыгрываю его в бильярд.

— Не иначе как кюре! — повторил граф. — Вот тихоня-то! Надо будет при встрече сказать ему, чтобы он больше не совал нос, куда не просят.

Изидор ровно ничего не понял в уроке, преподанном ему графом. Он подумал, что у того просто плохая память, и решил при случае начать все сызнова. Он принадлежал к той породе людей, которых решительно никто не может убедить в том, что они неправы, и твердо был уверен, что сделанный им план лестницы превосходен, а план Пьера — никуда не годится. Он искренно удивлялся несправедливому, как ему казалось, суждению архитектора и только ждал часа, чтобы противника его постигла неудача и он смог бы унизить его. Тщетно предусмотрительный его родитель советовал ему молчать об истории, чтобы о ней совсем забыли; делая вид, будто он следует его совету, Изидор продолжал лелеять планы мести.

В тот вечер, когда в домике Гюгененов все сидели за ужином, в дверь постучался графский слуга и передал Пьеру просьбу явиться в замок. При этом он держался столь учтиво, что дядюшка Лакрет, тоже сидевший за столом, был поражен.

— Сроду не видывал, чтобы их лакеи разговаривали так вежливо, — прошептал он куму.

— Говорил я тебе, в моем сыне есть что-то особенное, — так же тихо отвечал тот. — Никто не смеет вести себя с ним запанибрата.

Пьер ненадолго поднялся в свою комнату и вскоре вернулся, тщательно, по-воскресному одетый и причесанный. Отец хотел было отпустить какую-то шутку по этому поводу, но не отважился.

— Фу-ты ну-ты! — начал берриец, как только Пьер вышел за дверь. — Принарядился-то как молодой наш хозяин, а? Коли дальше так пойдет, держись, земляк Коринфец, маленькая графиня скоро и смотреть на тебя не захочет…

— Хватит паясничать! — сердито прервал его старик Гюгенен. — Такие шутки до добра не доводят, а сыну моему это может только повредить. Если вы желаете ему добра, Амори, не позволяйте этому парню болтать.

— Я и сам не любитель праздных слов, хозяин, — отвечал Коринфец. — Так вот, дружище, больше ни слова об этом. Договорились?