Вместо этого она нашла свой путь, открыла собственное дело, вырастила Пола, объездила мир. Она сама была и бутон, и чашечка, и стебель, и листок, и длинный белый корень, уходящий глубоко в землю. И это ее радовало.

Пара прошла мимо, и стало слышно, что они говорят по-английски с южным акцентом, – техасцы, предположила Нора, – спорят о том, где поужинать. Мужчина хотел найти место, где подадут стейк и вообще нормальную еду.

– Я жутко устал от американцев, – сказал Пол, как только старики отошли на достаточное расстояние. – Почему они всегда так рады встрече с соотечественниками? Можно подумать, что нас не двести пятьдесят миллионов. Казалось бы, если ты во Франции, надо знакомиться с французами.

– Слышу речи Фредерика.

– И что? Фредерик – эксперт по американскому нахальству. Где он, кстати?

– Уехал по делам. Вечером вернется.

Перед глазами Норы снова вспыхнула милая картинка: Фредерик входит в гостиничный номер, швыряет на комод ключи и хлопает себя по карманам, проверяя, не посеял ли он бумажник. Он любил рубашки с жесткими воротничками, только белые, отражавшие любой свет; каждый вечер, входя в комнату, он бросал галстук на спинку стула и окликал Нору глубоким низким голосом. Пожалуй, прежде всего она влюбилась в его голос. У них было много общего – взрослые дети, развод, ответственная работа, – но, поскольку жизнь Фредерика протекала в другой стране и наполовину на другом языке, Норе она казалась экзотической, знакомой и таинственной одновременно. Старый Свет – и Новый.

– Как тебе здесь, хорошо? – спросил Пол. – Нравится Франция?

– Я здесь счастлива, – ответила Нора, нисколько не погрешив против истины.

Фредерик считал, что обилие туристов испортило Париж, но для Норы очарование было бесконечно. Все эти булочные, кондитерские, тонкие блинчики на уличных лотках, колокола, закругленные старинные здания. Звуки чужой речи, текущей как река, с отдельными узнаваемыми словами, выскакивающими там и сям, будто камешки.

– А как твое турне и ты сам? Все еще влюблен?

– О да, – с чувством сказал он, и его лицо немного смягчилось. Он посмотрел прямо на мать. – Ты выйдешь замуж за Фредерика?

Она провела пальцем по острому краю брошюры. Последнее время этот вопрос, стоит ли менять свою жизнь, повсюду сопровождал ее. Она любила Фредерика и никогда не была счастливее, хотя даже сквозь счастье видела вдалеке то время, когда его очаровательные привычки станут действовать ей на нервы, как и ее недостатки – ему. Он любил, чтобы все было как он привык, и проявлял педантичность во всем – от денежных расчетов до налоговых деклараций. Этим, и больше ничем, он напоминал Дэвида. Но теперь Нора была взрослой и опытной и знала, что идеала не существует и все меняется, включая ее саму.

– Пока не знаю, дорогой. Бри готова купить фирму. У Фредерика контракт еще на два года, так что нам не обязательно фазу принимать решение. Но я вполне представляю себе жизнь с ним. А это уже первый шаг.

Пол кивнул:

– Так было и в первый раз? В смысле, с папой?

– Нора задумалась.

Пожалуй, и да и нет. Я теперь куда более прагматична. А тогда мне просто хотелось, чтобы обо мне заботились. Я не очень хорошо себя знала.

– Папа любил обо всем заботиться.

– Да. Любил.

Неожиданно Пол коротко, резко хохотнул.

– Не могу поверить, что он умер.

– Понимаю, – кивнула Нора. – Я тоже.

Нора опустила взгляд на брошюру, вспомнив прохладу музея, гулкие отзвуки шагов. Она почти час стояла перед этой картиной, рассматривая цветовые вихри, живые, уверенные мазки. Что же это такое, то, что улавливает Ван Гог? Нечто трепетное, необъяснимое. Дэвид жил, фокусируя камеру на мельчайших деталях, одержимый игрой светотени и желанием навсегда зафиксировать существующее положение вещей. Теперь его нет, и нет его виденья мира.

Пол вдруг подскочил, махая кому-то через весь сад, печаль на его лице сменилась ослепительной улыбкой, – очень теплой, явно предназначенной дорогому его сердцу человеку. Проследив за его взглядом, Нора увидела девушку с изящным овалом лица, кожей цвета спелых желудей и множеством темных косичек до самой талии. Она была очень стройной, в мягком платье с набивным рисунком, и двигалась со сдержанной грацией танцовщицы.

– Это Мишель! Я сейчас. Мам, это Мишель!

Он пошел к ней, словно притягиваемый магнитом, и Мишель вся засветилась. Он взял ее лицо в ладони, поцеловал, а затем девушка подняла руку, их ладони коротко, легко соприкоснулись, и этот жест был таким интимным, что Нора отвернулась. Они пошли по саду, склонив головы, о чем-то разговаривая, а потом резко остановились, и Мишель положила ладонь на руку Пола. Рассказал ей о смерти Дэвида, поняла Нора. Вскоре они подошли к скамье.

– Миссис Генри… – Мишель пожала руку Норе. У нее были длинные, прохладные пальцы. – Пол сказал мне о мистере Генри. Я соболезную.

У нее был забавный акцент – Мишель много лет прожила в Лондоне. Пол предложил вместе поужинать, и это было настоящим искушением для Норы. Она с радостью проговорила бы с сыном до поздней ночи, но колебалась, почти физически ощущая накал чувств между Полом и Мишель, их жажду остаться вдвоем. Да и Фредерик… Вдруг он успел вернуться в пансион и его галстук уже перекинут через спинку стула?