Во второй раз Филипп дал единственное объяснение:

— Мы хотели узнать, как ты себя чувствуешь.

— Кто — «мы»?

— Ну как же… мать и я. Времена тяжелые, и… в общем, мать интересуется, как ты относишься ко всему этому?

— Передай, что никак.

Слова эти подействовали на Филиппа довольно странно, словно это был единственный ответ, которого он боялся.

— Убирайся отсюда, — устало сказал Риарден, — и в следующий раз, когда захочешь меня видеть, договорись о встрече и приходи в кабинет. Но не появляйся, если тебе нечего будет сказать. Это не то место, где обсуждаются чувства, мои или чьи бы то ни было.

Филипп не позвонил, но появился вновь, сутулясь, среди громадных домен с видом одновременно виноватым и чванливым, словно шпионил и оказывал честь своим присутствием.

— Но мне есть, что сказать! — воскликнул он, увидев, что Риарден гневно нахмурился.

— Почему не пришел в кабинет?

— Ты не хочешь видеть меня в кабинете.

— И здесь не хочу.

— Но я только… только стараюсь быть тактичным, не отнимать у тебя время, когда ты занят и… ты очень занят, так ведь?

— И что?

— И… в общем, я хотел застать тебя в свободную минуту… поговорить с тобой.

— О чем?

— Я… словом, мне нужна работа.

Он произнес это вызывающе и чуть попятился. Риарден бесстрастно смотрел на него.

— Генри, мне нужна работа. Здесь, на заводе. Дай мне какое-то занятие. Нужно зарабатывать на жизнь, милостыня мне надоела. — Филипп подыскивал, что сказать, голос его звучал обиженно и просяще, словно необходимость оправдывать просьбу была навязанной ему несправедливостью. — Я хочу зарабатывать, я не прошу тебя о благотворительности, я прошу дать мне шанс!

— Это завод, Филипп, не игорный дом.

— А?

— Мы не принимаем и не даем шансов.

— Я прошу дать мне работу!

— С какой стати я должен давать ее тебе?

— Потому что она мне нужна!

Риарден указал на языки пламени, взлетающие над черной доменной печью, взлетающие безопасно в пространство, — воплощение мысли.

— Мне нужна эта домна, Филипп. Ее дала мне не моя нужда.

Филипп сделал вид, что не слышал.

— Официально ты не должен никого нанимать, но это формальность, если возьмешь меня, мои друзья одобрят это безо всяких проблем и…

Что-то в глазах Риардена заставило его внезапно умолкнуть, потом он гневно, раздраженно спросил:

— Ну в чем дело? Что дурного в том, что я сказал?

— Дурно то, чего ты не сказал.

— Прошу прощенья?

— То, что ты хочешь оставить несказанным.

— Что же?

— То, что от тебя мне нет никакой пользы.

— Это то, что ты… — начал Филипп праведным тоном и не договорил.

— Да, — сказал Риарден с улыбкой, — то, что я подумал первым делом.

Филипп отвел глаза; когда заговорил, голос его звучал так, словно он выбирал случайные фразы:

— Каждый имеет право зарабатывать на жизнь… Как я получу шанс, если никто не дает мне его?

— Как я получил свой?

— Я не родился владельцем сталелитейного завода.

— А я?

— Я смогу делать все, что можешь ты, если научишь меня.

— А кто меня учил?

— Почему ты все время твердишь это? Я говорю не о тебе!

— А я о себе.

Через несколько секунд Филипп пробормотал:

— Чего тебе беспокоиться? Речь идет не о твоем заработке!

Риарден указал на людей в дыму от доменной печи.

— Сможешь делать то, что они?

— Не понимаю, что ты…

— Что случится, если я поставлю тебя туда, и ты загубишь плавку?

— Что важнее: разливка твоей стали или то, как мне кормиться?

— Как ты собираешься кормиться, если сталь не будет разливаться?

Лицо Филиппа приняло укоризненное выражение.

— Я не могу спорить с тобой, потому что превосходство на твоей стороне.

— Тогда не спорь.

— А?

— Замолчи и убирайся отсюда.

— Но я имел в виду…

Риарден усмехнулся.

— Ты имел в виду, что это я должен молчать, потому что превосходство на моей стороне, и дать тебе работу, потому что ты ничего не умеешь делать.

— Это грубый способ излагать моральный принцип.

— Но это то, к чему твой моральный принцип сводится, не так ли?

— Нельзя обсуждать мораль в материалистических терминах.

— Мы обсуждаем работу на сталелитейном заводе, а это место очень даже материалистично!

Филипп весь как-то сжался, глаза его слегка потускнели, словно он был в страхе перед окружающим, в возмущении его видом, в усилии не признавать его реальности. Он негромко, упрямо прохныкал с интонацией заклинателя: