Инок Ириней лежал-лежал, смежив веки, и начал ворочаться, ощущая смуту, ибо покойный сон его, веру крепкую пронизывало некое знание, как сквозняк при двери отверстой, сведения ему чуждые, однако въедливые: патриарх всея Руси Тихон срочно и поелику возможно тайно разослал архиереям наказ лично освидетельствовать раки святых и удалить из них всякие искусственные приспособления и посторонние предметы для устранения повода к соблазну христиан. Наказ огорчительный, можно сказать, еретический по образу изложения, по своему подозрению, будто в раку могло попасть нечто постороннее, искусственное, да где? — в Троицком соборе! Надобно чтить патриарха Тихона, как всякого наместника божьего, но надобно же и патриарху чтить святую славу Троице-Сергиева монастыря. Надобно-надобно, а сон перебивает мысль: дыма без огня не бывает.

Осенью минувшего года, сразу после покрова, в раке преподобного Александра Свирского обнаружена при вскрытии восковая кукла. Принародно! Нет худшего позора монастырю в глазах прихожан. Вместо мощей — а мощи по-старославянски мошть, сила, — вместо силы нетленной — воск хрупкий, ломкий, от робкого огня в соплю оплывающий. Срамота и стыд! Тот монастырь в глуши, в лесах карельских, в Олонецкой губернии, а Сергиев — на виду, под боком у белокаменной.

И еще был слух, будто в Тамбовской губернии вместо мощей обнаружили груду костей и среди оных будто бы одну увесистую, мерзких размеров кость, похожую па лошадиную, после чего якобы повод возник для сатанинского остроумия: определять мощь святых лошадиною силою, наподобие силы парового движителя. Издревле говорено на Руси: бойся плешивого да смешливого.

Однако же бог поругаем не бывает. И коли всякая власть от бога, то и Исполком Сергиево-Посадский решение такое принял не сам.

Какое же изменение сулит вскрытие, польза от него или вред? Один вред, мощи неприкосновенны.

Пятница наступила. В заутрене, однако, но прозвучало никаких слов предостережения, не последовало ни хвалы, ни хулы, и, похоже было, высокое духовенство само ив уверено было, чего ожидать. Разговор о вскрытии пошел давно, шел, шел, да все мимо, авось и сегодня пронесет. Но Ириней все-таки недоумевал: почему показ мощей дело антихристово?

С утра иноки ходили к городским властям бить челом. Ириней не пошел, молился в одиночестве, избавляя сердце от постыдной тревоги. Сам воздух в Посаде, кажется, был пронизан тревогой, и не поймешь, откуда она исходила, из каких таких звуков, слов, ветра.

Рассказывали, возвратись, пo-мирски шумно, горячливо, похоже было, рады, что вырвались из степ лавры и приобщились на минуты какие-то жалкие к мирской суете, а иные и с девкой успели переглянуться. Радовались людской толчее, как простые дети, авось что-то стрясется, ждали. Ириней чуял, есть и такие в лавре, скажи ому слово красный флаг водрузить па колокольне, он и рванет, мелькая пятками, на пятый ярус.

Говорили, будто народу в исполкоме полно, крестьяне понаехали, красноармейцы, служивые с красными звездами пришли, комиссары в коже, и все якобы стоят на вскрытии, и верующие, и отступники. Ушли оттуда лаврские ни с чем.

Возле стен монастыря шумно и людно, как па ярмарке. Торчат вверх оглобли, распряженные кони хрумтят сеном. В трактирах половые не успевают подавать чай, кипяток «с таком» — плати за пар. Ходоки, паломники отовсюду, из Тверской губернии, из Владимирской, а один приметный, непонятного обличья, мужик не мужик, барин не барин, в бороде до глаз, рассказывал, будто от самой Уфы шел, где своими глазами видел, как тамошний архиерей верховному правителю Колчаку преподнес в дар икону Сергия Радонежского и тем самым будто дорогу указал, куда ему дальше следовать с воинством благословенным. И пошел Колчак теснить красных. Воткинский завод взял, Бугульму взял, Симбирск взял, па пасху в Москве будет. И вместе с ним идут полки Иисуса и архистратига Михаила в английских мундирах с нашитым крестом православным. И благословляет их на подвиг ратный епископ Андрей, вскормленный лаврой, он же князь Ухтомский в миру.

Крестились мужики и бабы да глазами хлопали, не зная, радоваться сим вестям или обождать.

Говорили разное, но больше — будто мощи нетленны и бояться нечего, безбожники посрамлены будут. Вспоминали историю, давнюю и недавнюю. О том, как живой Сергий благословлял Димитрия Донского перед полем Куликовым. И о том, как в войну с германцем посылала лавра в царскую ставку благословение «святыми мощами, милостию божиею дивно сохраненными от тления и разрушительного действия стихий». Так что посрамлены будут.

Прошел по лавре, покружил по тропинкам наместник Кронид, тяжело ставя ноги и волоча посох, будто чугунный. Лучше бы ему скрыться с глаз, по виду его сумрачному любой глупый поймет: с мощами может быть всякое. Мирских в лавре прибавилось, чиновные с портфелями, служивые в шинелях и картузах, один все бегал в черной тужурке, потом исчез. Инок Варсонофий, одержимый падучей, рассказывал всем, как своими очами видел, будто вошел в Троицкий собор один из энтих, в коже, как сатана, мерзкое зелье курит, приблизился к раке мною-целебной — и упал замертво.

После обедни Мартирий, вратарь, прислужник у царских врат, выбежал вдруг из Надвратной церкви — и к собору с криком:

— Пушки привезли! Господи спаси и помилуй, пушки красные на колесах!

Варсонофий-блаженный, крестясь, затрясся, запричитал, переходя на визг:

— Костьми лягу, не пущу нечистых, пошли им, господь, полную голову вшей и руки укороти, чтобы не могли чесаться.

С ним два инока по бокам, готовые принять его на руки, когда Варсонофий упадет и забьется. К Надвратной ринулись все, кто был в лавре, и свои, и чужие.