– Я не подпишу вашу проклятую бумагу, и я не буду есть!

Изумленно уставившись на истощенный скелет, который упрямо сопротивлялся, комиссар выпрямился. Он сжал письма Уш в кармане, повернулся и выбежал, ругаясь. Однако отважный человек в карцере знал, что выпустил последнюю стрелу.

Эрих рухнул на холодный земляной пол. Его физическая энергия и духовные силы закончились. Он почувствовал, что тихо плачет в темноте. Если нужно какое-то доказательство, что он дошел до предела, этот невольный плач и был таким доказательством. Да, это было именно так. Хотя во мраке отчаяния его дух продолжал упрямо сопротивляться.

Еще два дня и две ночи он продолжал сопротивляться возникшему желанию капитулировать. Он обнаружил, что внутренне радуется, когда его тащат на принудительное кормление. Во мраке карцера перед мысленным взором вставало злобное лицо комиссара. Он вел за собой толпы призраков, посещавших Эриха в его полузабытье.

Все офицеры НКВД, которые его упрашивали и допрашивали когда-либо, шествовали в этом параде призраков, который проплывал в его голове. Он переживал заново ужасные сцены изнасилования на весеннем лугу. Сырые зловонные болота Кировского лагеря, казалось, снова источают удушающие волны. Раз за разом он обрушивал стул на голову русского лейтенанта. Комиссары и безликие призраки в форме НКВД вертелись перед ним, угрожающе тыча пальцами «Карцер! Карцер! Карцер! 21 день, 40 дней, 60 дней… карцер, карцер, карцер…»

Когда эта череда кошмаров закончилась и призраки улетели, он обнаружил, что наступило странное умственное просветление. Его мысли текли особенно быстро, спокойно и рассудочно. Он знал, что должен есть, чтобы спасти себя. Его прежнее желание уморить себя голодом было ошибкой. Он не должен погибнуть в России и оставить любимую Уш одну. Он не должен подвести ее. Как именно, каким способом, божественным попущением или человеческой волей, неважно. Однако он должен вернуться домой. Он понял, что, если он умрет, это не принесет пользы никому. Однако, оставшись живым, он сможет зажечь надежду в остальных и в самом себе тоже.

Как и раньше, во время боев, он начал спокойно разговаривать сам с собой. «Эрих, прежде всего ты должен победить своего главного врага – голод. Поешь немного, неважно, что тебе придется сделать. Затем, с Божьей помощью, ты получишь эти письма и прочитаешь их, иначе ты умрешь от любопытства. А потом жизнь покажется совсем иной».

Словно в ответ на мысли Эриха дверь карцера открылась. Появились два огромных часовых, которые сопровождали его к врачу. Геркулесовским усилием он поднялся и, шатаясь, вышел из карцера. Охранники отвели его в операционную, где все было готово к новому сеансу принудительного кормления. Жестом он отослал охранников прочь.

– Я буду есть. Я буду есть самостоятельно. Я… Я… прекращаю свою голодовку.

Советский доктор удивленно уставился на него. Затем маслянистая довольная улыбка поползла по лицу русского. Он предложил Эриху сигарету.

– Хорошо. Ты поешь. Я сообщу комиссару. Охрана отведет тебя в кабинет комиссара.

Доктор забрал свои трубки и емкости, скривившись, посмотрел на них и бросил обратно на стол.

– Это адский способ питаться, – сказал он. – Я рад, Хартманн, что вы прислушались к голосу разума.

Пошатывающийся Эрих вышел из операционной. Охрана поддерживала его под локти. И вся процессия направилась в кабинет комиссара. Прогулка длиной в 70 ярдов отняла у него все силы. Покрытый потом, дрожащий, почти потеряв сознание, он с облегчением вошел в кабинет комиссара и рухнул в кресло. Охранник побежал на кухню и вернулся с кусочком хлеба на жестяном подносе.

Взяв кусок черствого хлеба, Эрих принялся жадно его жевать. Большой глоток из чашки с бульоном смочил пересохший рот, хотя руки Эриха тряслись так сильно, что он едва удерживал чашку. Никогда еще пища не казалась ему такой вкусной, хотя это были всего лишь отруби для свиней. Ощущение тяжести в желудке подействовало подобно якорю. Голова перестала кружиться, он перестал дрожать. Он молча пообещал самому себе, что никогда больше не совершит такой глупости, как голодовка. Пуля в сердце будет гораздо лучше.

Комиссар отдал ему пять писем от Уш. Он разорвал конверты и набросился на исписанные страницы так же жадно, как на сухари. С Уш все в порядке. Чудесно! Известия из дома действовали лучше всяких лекарств. «Клумбы в цвету… концерт джаз-оркестра… мать Эриха и отец здоровы… новое платье…» Скучные подробности нормальной жизни в Германии он впитывал с огромным интересом. Он изучал письма подобно археологу, корпящему над манускриптами из египетских гробниц. Жизнь снова становилась для него нормальной, так как он узнал, что Уш в безопасности, а дома все в порядке. Новости придавали ему жизненную силу, как пища. Он ощутил себя новым человеком, готовым к любым испытаниям.

Эрих закончил перечитывать эти пять писем в третий раз, когда тень возникла между бумагой и крошечным окошком. Мрачная туша комиссара вторглась в его крошечный рай. Русский вытащил из кармана бумагу и уселся перед Эрихом держа в лапе ручку.

– Вот это ты должен подписать, – сказал он.

Эрих просмотрел обычную коллекцию чудовищных признаний. Подписав этот документ, он сознавался в убийствах женщин и детей, уничтожении имущества, нанесении материального вреда Советскому Союзу. Но Белокурый Рыцарь уже достаточно оправился, чтобы снова ринуться в огонь. Если он знал, что с Уш все нормально, сам он мог выдержать все, что угодно. Он оттолкнул бумагу.