Наконец, все кончилось с этой окаянной лампасиной. Еще улыбки бродили по всем лицам, и господа офицеры в обеих группах переглядывались между собой и молча покачивали головами, а церемония взаимных представлений уже началась. Тот же генерал, который безжалостно указал Богданову на непорядок у него со штанами, назвавшись генерал-лейтенантом Ивановым, представил своих спутников: генерал-лейтенант Жиленков, полковник Кромиади, полковник Сахаров, капитан Ламздорф, поручик Ресслер. Богданов представил всех чинов штаба Гиля, не забыв и нас с Сергеем Петровичем.

Нас всех поразил вид вновь прибывших офицеров. Они были одеты в русскую форму с золотыми погонами и бело-сине-красными офицерскими кокардами на фуражках. Рядом с ними мы, в нашей грязно-серой немецкой одежонке, выглядели омерзительно. Приехавшие держали себя без надменности, но с несомненной уверенностью в своей силе. Я впервые увидел что-то вроде заискивания в поведении Гиля, он как будто даже несколько лебезил перед ними, чего никогда не видно было в его поведении перед высоким, даже немецким начальством.

Один из приехавших полковников, Сахаров, был совсем молодым человеком, на несколько лет всего лишь старше меня. Другой был значительно старше, лет 45, не менее. Он имел вид нерусского человека, черный, с подусниками, и говорил с каким-то непонятным еще мне акцентом. Впрочем, его фамилия говорила о том, что он грек – Кромиади. Капитан Ламздорф был высок, тощ и сутуловат, и в лице его видно было что-то грузинское. Потом уж я узнал, что его бабка была грузинка. Поручик Ресслер оказался малопримечателен, он имел вид сугубо штатского человека, только обряженного в военную форму. Когда он говорил, он шлепал нижней губой и несколько пришепетывал.

Больше всего мое внимание тогда привлек младший из двух генералов, Жиленков. Мы уже знали его фамилию по подписи газеты «Доброволец», которую он делал как ответственный редактор. Он был среднего роста, коренаст и плотен. На вид ему было около сорока, но потом я узнал, что он одних лет с Сахаровым. Старший генерал, Иванов, казался уже пожилым человеком, за пятьдесят, был очень немногословен, властен и казался очень суровым.

Следом за русскими офицерами подъехала машина с немецкими офицерами, к которым немедленно присоединились офицеры из нашего фербиндунгсштаба. Всех, русских и немцев, Гиль пригласил в помещение штаба для разговоров. Туда же были приглашены командиры полков и начальники отдельных служб и отделов штаба. Приглашен был и Сергей Петрович.

Я с нетерпением ждал возвращения Сергея Петровича с этого совещания, чтобы узнать, как же решится судьба Бригады, а значит, и наша судьба тоже.

Во второй половине дня Точилов вернулся какой-то взъерошенный, возбужденный, но – довольный. Он рассказал, что совещание было таким бурным, что он временами думал, что дело дойдет до драки. Генерал Иванов заявил, что он уполномочен соответствующими немецкими инстанциями принять от полковника Родионова его часть, именуемую Первой Русской Национальной Бригадой. Соответствующий письменный приказ находится в портфеле у прибывших с ними немецких офицеров. Приказ был предъявлен.

У Гиля, видимо, был уже готов план обороны, согласованный с «нашими» немцами. Тем тоже крайне невыгодна была передача Бригады новым людям. В их собственной судьбе также должны были наступить перемены в связи с такой передачей, они лишились бы не только спокойной жизни в тылу, но еще и неисчерпаемой кормушки и источника обогащения.

Сначала Гиль начал старую песню о том, что мы «раньше начали». Значит, у нас больше прав по сравнению с приехавшими. На это был получен неожиданный ответ от генерала Иванова. Тот спросил Гиля:

– Когда вы, полковник, приступили к организации Дружины?

– Первого мая 1942 года, – ответил Гиль.

– И сколько у вас было человек под командованием в тот день?

– Сотня.

– А у нас, полковник, в феврале сорок второго года в Осинторфе под Оршей было четыре полнокровных батальона, несколько отдельных специализированных рот и артдивизион. Этими силами мы командовали и воевали, когда вы, полковник, сидели еще за проволокой в Сувалках. Эти господа – он указал на «своих» немцев – были тогда тоже с нами. Вот и посчитайте теперь, кто же все-таки раньше начал и кому принадлежит приоритет. Приведенный вами аргумент несостоятелен, и никто его принять всерьез не может.

Как рассказывал Сергей Петрович, Гиль все-таки был растерян несколько, иначе бы он догадался спросить у генерала Иванова, а где же сейчас эти батальоны и почему генерал не продолжает ими командовать?

– У меня этот вопрос просился с языка, да я понял, что это помогло бы Гилю, а я не хочу ему помогать, – сказал Сергей Петрович.

Но Гиль все-таки нашелся. Он сказал, что личный состав в частях, полках и батальонах очень наэлектризован приездом «варягов», настроен против передачи, подвергается массированному воздействию партизанской пропаганды, взвинчен и плохо перенесет такую резкую перемену в своей судьбе, как полную смену командования, которую он не сможет расценить иначе, как выражение недоверия ко всей Бригаде. Командование Бригады очень тесно связано с личным составом, офицерами и солдатами длительной совместной борьбой, «люди горой стоят за нас» – сказал Гиль, и «обиду, нанесенную нам, расценят, как обиду, нанесенную всем им». В существующей в данное время ситуации может возникнуть очень сложная, даже взрывоопасная обстановка, партизаны могут воспользоваться неустойчивым положением Бригады, организовать какую-нибудь провокацию, которая повлечет общий взрыв, а тогда не придется передавать ничего, потому что некого будет передавать, да, возможно, и некому будет принимать. Все мы можем погибнуть.