Один из батальонов, узнав, что ему из-под Острова придется уезжать куда-то на запад, в Европу, прихватил с собой целую русскую баню. Раскатали баню, загрузили платформу бревнами, кирпичами и камнями от каменки и привезли с собой в составе своего железнодорожного эшелона. Здесь, на датском берегу Северного моря, соорудили свою баньку, и каждый день там мылся какой-нибудь из взводов. Одна беда – берез для веников совсем не было, а захватить с собой сухих веников как-то не сообразили. Никто не думал, что в Европе с этим делом неразрешимая проблема!

Так шли дни за днями. Наши части стояли гарнизонами по укреплениям, построенным немцами на ютландском побережье Северного моря. Немецкий персонал был, в основном, технический – артиллеристы батарей тяжелых орудий береговой артиллерии, укрытых в глубоких казематах в недрах береговых скал, радисты, связисты, персонал по обслуживанию примитивных тогда радарных установок.

И здесь нам отведена была роль пушечного мяса. В случае высадки нашим солдатам из их окопов пришлось бы отражать вторжение, на их головы обрушился бы первый удар.

Но этого не случилось. Мир на датской земле в то время, как кругом в Европе все кипело и горело, прерывался лишь кратковременными и местными, почти игрушечными действиями местных групп сопротивления, не причинявших немцам никакого сколько-нибудь существенного вреда.

Так прошел год, и начался второй. За это время мне несколько раз пришлось съездить в Берлин с докладами о местной обстановке и за получением устных инструкций и указаний. Впервые пришлось отправиться уже через три недели после приезда, и, прибыв утром в Берлин, на квартиру Сахарова, где я должен был остановиться, привезя для фрау Пагель увесистую посылку «от датских щедрот», уже вечером того же дня я попал под тот первый массированный налет на Берлин, который уничтожил центральную часть города.

Мы только что сели за стол, сервированный признательной хозяйкой, фрау Пагель, с помощью содержимого моих двух чемоданов.

Мы – это Жиленков со своим адъютантом Фрелихом, Кромиади, Ресслер и Ламздорф. Все съехались по моему приглашению.

Но уже перед тем, как садиться за стол, мы услышали «Аларм» – противный, тягучий и такой тревожный вой сирен, предупреждающий население о воздушной тревоге. Через несколько минут прибежала запыхавшаяся молодая девица, рассказавшая нам, что в ближайшем кино был прерван сеанс и было объявлено о необходимости всем укрыться в бомбоубежищах. К городу приближаются крупные соединения английской авиации.

Все посмеялись, уже не первый раз слышали такие предупреждения, я же новичок, если не считать большого налета советской авиации на Псков летом сорок третьего, когда удар был нанесен по вокзалу и немецкому аэродрому недалеко от вокзала, город же почти и не пострадал.

Едва успели мы выпить по первой рюмке коньяка, как над головами послышался шум самолетов и следом за ним взрывы бесчисленных тяжелых бомб, рушивших здания напротив и рядом с нами. Окна квартиры лопнули от взрывов, динамические воздушные волны побросали нас друг на друга, перевернули мебель в квартире, выпивка явно не удалась.

Три волны бомбардировщиков прошли над городом, и только удар первой пришелся на район, где была квартира Сахарова, но что это был за удар! Жиленков послал нас троих – Ламздорфа, Ресслера и меня на крышу тушить зажигалки, и с крыши шестиэтажного дома я увидел это море огня, полыхавшее над тем местом, где был центр Берлина. Но когда я увидел пустые провалы вместо домов, стоявших напротив и рядом, то ужаснулся и подумал – черт занес меня в этот проклятый Берлин! Ведь это чистый случай, что бомбы упали не на наш дом, а на соседние. Лежать бы нам сейчас там, под этими горами камней, как лежат сейчас там тела жильцов тех домов! Но и на нашей крыше ярким пламенем, разбрызгивая огненные капли, отчаянно воняя и дымя, горели зажигалки. Мы втроем быстро справились с полудюжиной зажигалок, еще и залив водой из бочек очаги начинающегося пожара.

Своего адъютанта Фрелиха Жиленков отправил к своей молодой жене, сестре той особы, которая примчалась к нам из кино – обе они дочери русского эмигранта. Кромиади под еще не кончившейся бомбежкой обегал квартиры матери Сахарова и свою, находившиеся здесь же, неподалеку, а меня Жиленков заставил отвести домой нашу неудачливую гостью.

И только тут, по дороге, я увидел своими глазами масштабы и размеры удара, полученного германской столицей от своих противников.

Город горел. Идти по улицам было невозможно – дым, жар и прямые завалы от рухнувших домов то и дело преграждали дорогу. На тротуарах и на проезжей части валялось выброшенное взрывами из квартир имущество, попадались трупы. Спасаясь от огня и сыплющихся искр, мы должны были прихватить в одном месте по подушке и, прикрываясь ими, кое-как добрались до маленькой тесной площади, кажется, это была Нюренбергерплац, на которой горело несколько трамвайных вагонов. Но там же был и спуск в метро – неглубокое берлинское метро, «У-Бан», как говорят немцы. Там мы нашли спасение вместе с тысячами других берлинцев. Поезда не ходили, и по свободным туннелями толпы горожан из разбитого центра стремились выбраться в те районы города, которые еще уцелели в этот раз.

Пройдя около семи километров по туннелям, мы выбрались наконец на поверхность и пошли по широкой улице, дома на которой тоже, впрочем, горели. Толпа людей шла в том же направлении, что и мы, но такие же толпы шли к нам навстречу.

Это неверно, что я «выводил даму» из зоны пожарищ и разрушений. Совершенно не зная города и его порядков, я бы никак не мог этого сделать. Моя спутница уверенно и твердо вела меня по городу, не уставая при этом рассказывать мне о себе, о Сахарове, его семье, о Ламздорфе, о Кромиади. За эти несколько часов ночных скитаний по разрушенному Берлину я узнал от моей спутницы множество интереснейших подробностей, включая и такие интимности, как ожидание ею ребенка…