В марте 1918 года Совет Народных Комиссаров вынес решение о переезде правительства в Москву, которая была объявлена столицей Советского государства. Петроград и Петроградская область были выделены в особую административную единицу под названием Северной Коммуны.

А. В. Луначарский по–прежнему оставался наркомом по просвещению, но не покидал Петрограда. Для связи с наркоматом Анатолий Васильевич назначил меня своим секретарем–корреспондентом в Москве. Заместителем Луначарского в то время была Надежда Константиновна Крупская.

Луначарский выдал мне особый мандат на право пользования кремлевским телефоном. Мы договорились, что я буду информировать его о всех наиболее важных вопросах. У него было очень сложное положение: руководить из Петрограда наркоматом, переехавшим в Москву. Но в те дни мы не задумывались, легко или трудно осуществлять то, что было крайне необходимо исполнить.

Я так привык к ежедневным встречам с Анатолием Васильевичем, что, уезжая в очередном пассажирском поезде в Москву, сжатый чужими спинами и чемоданами, чувствовал себя очень одиноким и в душе жалел, что согласился принять новую должность. Но я утешал себя тем что получил от «Известий» ответственное поручение — быть корреспондентом, а это прежде всего позволяло присутствовать на историческом заседании IV Чрезвычайного съезда Советов, где в повестке дня стоял доклад Ленина о Брестском мире.

В Москве начался второй период моей работы с Луначарским. Анатолий Васильевич, к моей радости, довольно часто приезжал из Ленинграда. В его отсутствие я бывал ежедневно в Наркомпросе, помещавшемся тогда в бывшем лицее Каткова, на углу Садовой улицы, близ старого Крымского моста. Больше всего мне приходилось иметь дело с Надеждой Константиновной Крупской, заместителем наркома Луначарского, и с секретарем парторганизации Штернбергом, который одновременно занимал должность секретаря коллегии наркомата. Начальником канцелярии в ту пору был К. А. Федин.

Когда возникали вопросы, которые необходимо было согласовать с Луначарским, я сносился с ним по прямому проводу из Кремля.

Во время приездов Анатолия Васильевича в Москву я продолжал работать в качестве его секретаря, заведуя приемом посетителей. Количество добивавшихся личного свидания с Луначарским значительно возросло. О большом такте и душевной доброте Анатолия Васильевича, конечно, в скором времени разузнали все, и поэтому к нему начали обращаться решительно по всем вопросам. Я старался оберегать Анатолия Васильевича от посетителей, не имевших никакого отношения ни к народному образованию, ни к искусству.

Некоторые из наиболее назойливых, пользуясь доступностью Луначарского, ловили его у входа в наркомат, поднимались с ним по лестнице и без всякого приглашения входили вместе с ним в его кабинет.

Однажды я заметил, как Луначарский, сопровождаемый посетителем, тяжело вздохнул, и решил помочь ему. Войдя почти тут же в кабинет наркома, я сказал:

— Анатолий Васильевич, вас вызывают из Кремля.

Он поднял трубку.

— Нет, не по этому телефону, — сказал я и увел его в другую комнату. Там я объяснил ему мою хитрость и добавил: — Этот назойливый посетитель сломал весь мой список.

Анатолий Васильевич рассмеялся:

— Ну что делать? Не мог же я сказать: «Уходите из кабинета».

— Ну так я буду за вас говорить «уходите». Луначарский поежился:

— Это неудобно.

— Еще неудобнее, когда вашим временем не дорожат.

Помню, как–то утром ко мне подошел секретарь партбюро Штернберг и сказал: «Товарищ Ивнев, мы наметили вас на пост замнаркома».

Я призадумался. Мне казалось, что одного сочувствия большевикам мало, надо прежде всего быть готовым к тому, чтобы достойно нести эту честь. А я в то время был еще, по сути, «политическим младенцем».

И потом, мне казалось, если я всецело отдам себя партийной работе, то мне придется расстаться с поэзией, а отойти от поэзии я никак не мог.

Удивленный моим долгим молчанием, Штернберг спросил:

— Ну, вы согласны?

— Разрешите мне подумать. Завтра я дам вам ответ.

— Как хотите, — сухо проговорил он и отошел от меня.

На другой день, взвесив все «за» и «против», я сказал ему, что не чувствую себя подготовленным к столь высокому посту.

Многие из друзей были крайне удивлены моим отказом. Вадим Шершеневич сказал:

— Раз ты сочувствуешь большевикам, ты должен стать большевиком. Половинчатость всегда нетерпима. А Сергей Есенин засмеялся:

— Правильно сделал. Какой ты замнарком? Чепуха получилась бы страшная. И ты сбежал бы с этого поста, если бы тебя не выгнали раньше.

Анатолий Васильевич был иного мнения.

— Очень жаль, что вы отказались. Нам нужны такие люди, как вы. Но… — добавил он после паузы, — я вас понимаю.

…6 июля 1918 года я проходил по Денежному переулку, торопясь на заседание коллегии, на котором должен был председательствовать Луначарский. Огромная толпа народа преградила мне путь. Из расспросов прохожих я узнал, что час тому назад левый эсер Блюмкин бросил бомбу в германского посла графа Мирбаха.