При всех. У меня защипало глаза, лицо окаменело. Я открыла рот, но не нашлась, что ответить. Выглядела, наверное, дурочкой. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, лицо тоже каменное. Посторонилась, пропуская людей, двигающихся к выходу, а потом и сама пошла прочь, не сказав больше ни слова.

Мне хотелось исчезнуть, провалиться сквозь землю, лишь бы не стоять перед этими людьми. Глядя исподлобья, я видела, что Андерс Страндберг внимательно смотрит на меня. Взглянула на Стефана. Он еле заметно покрутил указательным пальцем у виска — кажется, понял. Я посмотрела на остальных, чувствуя неловкость: наверное, раз я виновата, то должна что-то сказать, завершить разговор. Но Андерс Страндберг меня опередил.

— Подвезти вас домой? Нам по пути.

— Лучше не надо, — отозвался Стефан. — Если машина та, старая.

Андерс Страндберг бросил на меня нарочито серьезный взгляд:

— А ты? Поедешь на «Саабе»? Он не совсем новый, конечно, но техосмотр вчера прошел.

Стефан презрительно хмыкнул:

— И сколько же пришлось отстегнуть?

Неприятное ощущение стало рассасываться.

— Среди автомобилей бесподобен, — сказала я.

— Что?

— Когда я была маленькая, у нас был «Сааб». Однажды я спросила папу, как расшифровывается название, и он ответил — «Среди Автомобилей Бесподобен».

— Слыхал? — Андерс Страндберг засмеялся, глядя на Стефана.

Анки Вестерберг взяла меня за руку — куда мягче и приятнее, чем Ленина мама.

— Помни, что я жду твоих новых текстов.

— Хорошо.

Андерс Страндберг пошел за своей курткой. Мы со Стефаном тоже стали одеваться.

— Ленина мама с тобой не очень-то вежлива.

— Да уж. Но им сейчас нелегко. Будет развод.

— Ага, но все равно неприятно.

Он надел меховую шапку, дружески похлопал меня по спине и спросил шутливым тоном:

— Ну, каково тебе среди культурной элиты?

— Чего?

— Ну, ты ж теперь с Анки Вестерберг дружишь.

— Я в этом всем не разбираюсь. Кто элита, кто не элита.

— Скоро все поймешь. Но вот пишет ли культурная элита тексты песен для «Евровидения»…

— Нет уж, такими вещами элите заниматься не пристало.

Андерс Страндберг позвал нас. Мы шли бок о бок через фойе, он смотрел прямо перед собой и вдруг сказал:

— И он еще ругает мою машину. В такой-то шапке!

Машина и вправду была не новая. И садиться в нее было ужасно холодно — все же простояла на морозе два часа без подогрева. Завелась она, впрочем, с первой попытки. Андерс Страндберг включил обогреватель и вентилятор. Я сидела, сунув под себя руки в варежках, чтобы не застудить что-нибудь важное ненароком, и попросила подвезти меня первой — не было ни малейшего желания появляться у своего дома в машине Андерса Страндберга наедине с ним самим. Не очень хочется смахивать на американскую старшеклассницу, которая возвращается с первого свидания.

— Спасибо, что подвезли, до свидания! — сказала я и захлопнула дверцу.

Открывая дверь в класс, я почувствовала, как в груди будто бы что-то зашевелилось. Сердце забилось чаще. Кровь словно лишний круг по телу пробежала.

Стефан, как обычно, сидел вместе с Йеспером за последней партой, даже смотреть не пришлось. Месяцем раньше я бы даже не вспомнила о них, входя в класс. Несколькими днями раньше я просто села бы рядом с ними, ни о чем не думая. Но теперь все было как-то по-другому. Стефан побывал у меня дома. Мы вместе провели субботний вечер. Я неуверенно взглянула в их сторону. Стефан осторожно улыбнулся мне и быстро повернулся к Йесперу. И оттого, что он так быстро отвернулся, я села за другую парту — ближе к двери.

Лена посмотрела на меня, проходя мимо. Задержалась на мгновение, набрала воздуха в легкие, словно собираясь что-то сказать, но все же не остановилась. Может, мама рассказала ей, что видела меня в библиотеке? Может, и с кем я была — тоже рассказала? Узнала ли она Стефана? Сказала ли, как крепко схватила меня за руку?

Если Ленина мама не узнала Стефана, если она не упомянула о нем, говоря с Леной, то никто, кроме нас самих, не знает, что мы ходили в библиотеку вместе. И кроме Андерса Страндберга, конечно. И Йеспера, если Стефан ему рассказал. Но его осторожная улыбка и то, как быстро он отвернулся, говорили об обратном.

Не было, конечно, ничего особенного в том, что мы сходили туда вместе. И все же это было удивительно. Как и то, что он пришел ко мне домой и принес кассету со своей мелодией, предложив встретиться тем же вечером. Удивительно, что сказал: «Ты много думаешь, да?»

Интересно, а Стефану все это тоже кажется удивительным? Это ведь он все придумал: что я могу написать текст на его музыку, что можно зайти ко мне домой, потом вместе пойти в библиотеку. Может быть, и отвернулся он так быстро потому, что для него все это тоже было необычно? Или, может быть, дело в том, что со мной было скучно — так скучно, что он уже и сам не рад своей затее?