Место выдалось мелкое, в воде полно было зеленых водорослей — крупных, блестящих. Ноги тонули в вязком илистом грунте. Подкопавшись под водоросли, Найл сумел наполнить ведро грязью, консистенцией напоминающей жидкое тесто.

Наполнив ведро, Найл сполоснул руки в замутненной воде и выпрямился. Мгновенье спустя он вздрогнул от неприятной неожиданности: буквально в трех метрах на него таращилась образина. Глаза навыкате, лягушачья пасть, и при всем при этом размером раза в два крупнее человеческого лица. Рука невольно потянулась за жнецом. И тут вспомнилось, что жнец–то он оставил наверху, там, где заканчивается роща. Спустя секунду образина сгинула, но Найл успел углядеть вертикальное белесоватое туловище, мелькнувшее напоследок на той стороне ручья. Впившись в заросли глазами, Найл стоял, по меньшей мере минуту, но никаких признаков движения больше заметно не было. Он облегченно перевел дух.

Взяла злость на себя: надо же, так увлечься, что дать лягушачьей образине приблизиться без малого вплотную. Правда, чувствовалось и облегчение: создание, судя по всему, переполошилось не меньше его самого. Держа ведро на весу, Найл взобрался по берегу вверх — теперь церемониться с цветами было некогда — и подобрал жнец. Тоже, ума палата: так вот взять и оставить оружие без присмотра. Хотя чего уж теперь, стрелять вслед убегающему существу Найл все равно бы не стал. Балансируя со жнецом в одной руке и с ведром в другой, он осторожно спустился обратно к воде. Симеон, помесив грязь пальцами, одобрительно хмыкнул. Он отер дочиста одну из ран помельче, затем проворно налепил на нее вязкую пригоршню. Подождав с полминуты и убедившись, что кровь не сочится, он облегченно вздохнул и начал смещать пропитавшиеся кровью повязки. Пока он это делал, возвратился Манефон, неся с собой полное ведро листьев. У каждого на середине имелась черная выпуклость, действительно напоминающая виноградинку. Когда Симеон расковырял одну из них большим пальцем, в воздухе запахло специфическим запахом лекарства. С помощью Манефона и Доггинза Симеон очищал раны, выдавливая на каждую сок листа сувы, и тотчас нашлепывал сверху пригоршню темно-коричневой грязи. Не прошло и десяти минут, как Милон был уже покрыт с головы до ног. Однако дышал он ровно, и румянец возвратился на щеки.

Найл дождался, пока закончится процедура, и лишь тогда рассказал о встрече на берегу. Симеон укоризненно покачал головой.

— Я слыхал о таких тварях, но видеть никогда не видел.

— Они, судя по всему, совершенно безвредны, — сказал Найл. — Эта умчалась сразу, едва я потянулся за оружием.

— Безвредных ты в Дельте не сыщешь, — знающе заметил Симеон. — Они не могут себе этого позволить.

Судя по положению солнца на небе, перевалило уже за полдень. Оставалось каких–нибудь семь часов дневного света.

— Вы как думаете, стоит мастерить носилки для Милона? — задал вопрос Манефон. Догтинз повернулся к Симеону:

— Ты здесь самый бывалый. Что, по–твоему, нам следует предпринять?

Симеон пожал плечами.

— Вам троим, думаю, надо идти дальше. Я останусь здесь с Мидоном.

— Ты считаешь, все обойдется?

— Почему бы нет? Со жнецом я защищен надежнее любой твари в Дельте, — он угрюмо усмехнулся.

Доггинз поглядел сначала на Найла, затем на Манефона.

Слова были излишни, все великолепно понимали друг друга. Дальнейший путь без Симеона станет куда более опасным. Да и самому Симеону с раненым на руках грядущая ночь не сулит ничего приятного. Вместе с тем иного выхода, кроме как бросить все и повернуть вспять, не было. Что–то в душе восставало против такой мысли; чувствовалось, что и остальные тоже заодно.

— Ладно, — сказал, наконец, Доггинз. Он нагнулся и начал упаковывать мешок. Найл с Манефоном последовали его примеру.

— Еще раз напоминаю, — наказал Симеон, — самое пагубное в Дельте — ослабить внимание. Поэтому прошу вас, будьте постоянно бдительны.

— И ты тоже, — Доггинз положил руку на плечо Симеону и постоял так несколько секунд. — Если все будет как надо, возвратимся завтра. Если в течение двух суток не появимся, начинайте выбираться обратно. Только поприметнее, все равно оставляйте за собой какие–нибудь следы.

— Непременно.

Они пошли, не оглядываясь.

Спустившись по тропе, вскоре достигли кромки леса. Теперь, наконец, взору открылась полная панорама Великой Дельты, так что можно было получить более четкое представление о ее очертаниях. Впереди, милях в двадцати, параллельно гряде оставшихся сзади холмов тянулась другая, западная. Правой частью Дельта постепенно снижалась в сторону моря — скучный простор, поросший тростником и невысоким кустами. Местность слева продолжала подниматься вверх; здесь сразу за болотами начиналась сельва. Двойная цепь холмов вдалеке сходилась воедино и, судя по всему, тоже постепенно сглаживалась. С этого направления сейчас дул ветер — сухой, жаркий. Непосредственно впереди простиралась болотистая низина, и теперь с ровного места было видно, что она сплошь щетинится высоким тростником ростом выше человека. Все запахи теперь перекрывал запах гнили, доносящийся из сельвы, единственным звуком было тоскливое завывание ветра в тростнике.

Главный ориентир — стоящий над местом слияния рек холм — виднелся впереди, но к нему не вела ни единая тропка. Пройдя четко очерченную травянистую полосу, путники уткнулись в сплошную стену из кустов и тростника. Манефон первым вломился в поросль с мачете в руке. Первые двести метров дались сравнительно легко: земля под ногами была податливой, но достаточно твердой. Дальше характер тростника менялся: он сделался выше и толще, так что пришлось пустить в ход мачете. Отдельные стебли по твердости не уступали бамбуку. За четверть часа вперед продвинулись лишь на сотню метров, и Манефон запыхался. Воздух был жарким и влажным.

— Погодите минуту, — проговорил Доггинз. — Так не пойдет. Эдак мы и за месяц не прорубимся, — он стянул с плеча жнец. — Дайте–ка попробую.

Опустившись на одно колено, он не спеша нацелился и нажал на спуск. Стоило повести стволом, как тонкий синий луч подрезал тростник, будто невиданная коса, и стебли пошли осыпаться на землю. Впереди обозначилась четкая, в сотню метров длиной тропа.

— Каково? — довольно осклабился Доггинз. — Надо только чуть подумать головой.

Он первым двинулся вперед. И хотя тростник теперь не нужно было ни сечь, ни расталкивать, темпа так и не прибавилось. Павший тростник образовал толстый ковер, ноги в котором застревали, так что путники едва не с каждым шагом валились на колени. Встречались и места, где стебли росли настолько густо, что удерживали друг друга на весу, и здесь опять приходилось применять силу. Доггинз пускал в ход жнец еще дважды, пока, наконец, не стало ясно, что усилия напрасны. Они продирались уже, по меньшей мере, час; за спиной пролегала широкая, прямая тропа. Впереди, совершенно четко, тростник шел еще гуще. Вместе с тем отсюда, с места теперешнего привала по–прежнему была видна оставленная час назад стоянка.