В это время mozo вернулся к ним с багажным мулом и в молчании стоял рядом, глядя сверху вниз своими ничего не выражающими глазами на то, что происходит.

— По-моему, он думает, что мы заняты ненужным делом, — произнес Марк, сделав попытку улыбнуться.

Энтони поднялся на ноги, приказал mozo снять с мула поклажу и вытащил из одного из холстяных узлов аптечку.

Почувствовав жжение дезинфицирующего средства, Марк разразился громким хохотом.

— Не говори мне больше своей социологической туфты насчет йода, — сказал он. — Это все старая как мир идея о причинении людям зла ради их же блага. Как Иегова. Господи! — И он снова расхохотался, когда Энтони промокнул очередной участок сырой плоти. Затем, когда колено было забинтовано, он сказал Энтони: — Дай мне руку. — Энтони помог ему подняться на ноги, он сделал несколько шагов вперед по тропинке и вернулся назад. — Кажется, ничего. — Марк нагнулся, чтобы осмотреть передние ноги мула. На них едва виделись царапины. — Ничего не удерживает нас от того, чтобы двинуться вперед, — заключил он.

Они помогли ему забраться в седло, и он, пришпорив мула больной ногой, поскакал быстрым шагом вверх по склону холма. Остаток пути он казался Энтони, особенно когда приосанивался и выпячивал грудь и тогда, когда тропинка изгибалась и сзади виделся его профиль, мраморной и застывше-бледной, статуей стоика, израненного, но еще живого и молчаливо мирящегося со своей агонией.

Позже назначенного часа — поскольку Марк предпочел сдержать шаг, но не заставлять мулов фырчать и обливаться потом в полдневную жару — они въехали в Сан-Кристобаль-эль-Альто.

Тридцать или сорок индейских ранчо виднелись на узком кряже между двумя вдающимися в море заливами, за которыми с каждой стороны гряда за грядой горы беспорядочно уходили вдаль, сливаясь с дымкой.

Увидев именитых путешественников, местный лавочник поспешил на площадь, чтобы предложить им ночлег. Марк выслушал его, со всем согласился и сделал движение, чтобы слезть с мула; затем, поморщившись, остался сидеть в седле. Не поворачивая головы, он крикнул громким, сердитым голосом:

— Вам придется стаскивать меня с этого проклятого животного.

Энтони и mozo помогли ему спуститься, но, оказавшись на земле, Марк отверг всякую дальнейшую помощь.

— Я могу ходить и сам, — отрезал он и нахмурился, как будто, протянув руку, Энтони хотел оскорбить его.

Их пристанище на ночь оказалось дровяным сараем, наполовину заполненным кофейными ящиками и шкурами. Осмотрев место, Марк снова захромал, чтобы взглянуть на соломенный навес, служивший конюшней для мулов, затем предложил прогуляться по деревне — «осмотреть достопримечательности», как он выразился.

Прогулка, как было видно, причинила ему столько боли, что он не мог вымолвить ни слова. В молчании они пересекли маленькую площадь, в молчании же зашли в церковь, в школу и в городскую тюрьму. Также не говоря ни слова, они шли дальше друг за другом, поскольку, если бы они шли рядом, думал Энтони, он мог бы видеть лицо Марка, искаженное гримасой боли. В то время как если бы он шел впереди, это было бы оскорблением, вызовом Марку, который бы заставил его ускорить шаг. Энтони намеренно тащился позади, не говоря ни слова, словно индейская женщина, следующая по пыльной дороге за своим мужем.

Примерно через полчаса Марк почувствовал, что достаточно измордовал себя.

— На сегодня хватит достопримечательностей, — мрачно сказал он. — Я предлагаю съесть что-нибудь.

Ночь была пронизывающе холодной, а спать им пришлось на обыкновенных нарах. На следующее утро Энтони очнулся после беспокойного, истомившего его сна.

— Проснись! — кричал ему в ухо Марк. — И поднимайся.

Энтони испуганно вскочил и увидел Марка, сидящего на противоположном конце нар, подперев рукой голову, и сердито глядящего на него.

— Пора отчаливать, — продолжал хриплый голос. — Уже седьмой час.

Внезапно вспомнив о случившемся вчера, Энтони спросил, как его колено.

— Да все так же.

— Ты выспался?

— Конечно же нет, — раздраженно отозвался Марк. Затем, отведя взгляд, добавил: — Я не могу встать. У меня нога как деревянная.

Энтони напялил сапоги и, открыв дверь сарая, чтобы впустить солнечные лучи, подошел к Марку и сел на краешек его кровати.

— Неплохо было бы наложить чистую повязку, — сказал он и начал развязывать бинт.