И тогда понятно, почему военачальник здесь — он приехал за сыном, которого вывезет в тайное место, из которого они попробуют остановить захватчиков и вернуть страну к обычной жизни.

Айн чувствовал глубоко в душе, что цепляется за соломинку, что все эти мысли наивны и глупы, но он старался не думать, потерять способность трезво оценивать происходящее.

Он скользнул вниз по куполу, зацепился за небольшое слуховое окошко, протиснулся внутрь. Полуослепший, пробежал полтора десятка шагов по захламленному чердаку — и запнулся о порог, покатившись кубарем по узкой винтовой лестнице.

На короткое время он потерял сознание, а когда пришел в себя, то почувствовал, что с лицом что-то не так: во рту было много слюны и — судя по вкусу — крови, сам рот не закрывался.

Айн тыльной — более чистой — стороной ладони прикоснулся к левой щеке и почувствовал там теплую, уже слегка липкую кровь.

Он рассадил щеку и скулу, вывихнул челюсть и потерял сознание! То-то повеселится потом, когда закончится это безумие, отец! Сам-то он наверняка вышел из всех сражений как обычно — без единой царапины! А сын умудрился, сидя с женщинами и детьми, получить такие раны…

Голова кружилась, в ней словно били колокола, ноги путались, из раззявленного рта на одежду капала кровавая слюна.

Айн торопился вниз по казавшейся бесконечной лестнице.

Только бы не разминуться с отцом!

До зала, где находились не прошедшие испытания дверью, осталось немного, когда снизу донесся громкий стук — это захлопнули дверцу, ведущую на лестницу. Прибавив скорости, Айн вновь споткнулся и через пару мгновений ткнулся лицом в закрытую створку.

Все тело ломило, руки и ноги отказывались подчиняться.

«Спина, что-то с ней», — мелькнуло в голове.

Но это было неважно. Потому что через щель в дверях Айн увидел, что в приемной зале стоят на коленях, склонив головы вниз, женщины, дети и старики, а между ними ходит отец.

Впервые в жизни Айн видел отца таким — грязным, запыленным, в порванной одежде. Он немного подволакивал правую ногу, а левой рукой придерживал себя за бок — там сочилась кровь. В правой у него был меч, и он время от времени взмахивал им — как показалось Айну, в опасной близости от людей, хотя видно было не очень хорошо.

И еще он говорил.

— Мы проиграли, — хрипло, почти каркая, вещал отец. — Император — да будет путь его в загробном мире легок — мертв. Я видел, что делал противник с нашими женщинами и детьми в захваченных провинциях. Они разматывали кишки у еще живых людей, некоторые из них заставляли женщин готовить своих детей им в пищу. Пытки, издевательства, насилие. С врагом идут людоеды и орки, что не видят в нас ни противников, ни даже рабов. Я не могу защитить вас от смерти, но я могу защитить вас от встречи с ними.

И тут Айн понял. Отец взмахивал не «в близости» — он вонзал лезвие меча в людей. Своими руками лучший военачальник умирающей Империи убивал женщин, детей и стариков — а они просто стояли на коленях и молились Светлому Владыке и Дегерраю.

Айн должен был быть там, среди них, с опущенном головой!

Эта мысль показалась единственно правильной: все, что делает отец, — мудро или хотя бы правильно, так получалось всегда, и каждый раз, когда Айн еще в детстве хоть на секунду позволял себе усомниться и поступках родителя, он почти сразу понимал, что заблуждался.

И в этот раз первый полководец наверняка прав.

Отец подошел ближе, и Айн увидел, что лицо военачальника искажено от душевной боли, по щекам текут слезы, образуя на пыльном лице две дорожки. Но рука отца была точна — один удар давал одну смерть, никто не успевал даже вскрикнуть. Прямо перед Айном сидел смутно знакомый поваренок лет десяти. В отличие от остальных он ждал смерти с открытыми глазами и шептал не молитву. «Мама, мама, — читалось по его губам. — Мама, мама, мама…»

Меч вонзился в него сзади, и неожиданно поваренок улыбнулся, закрывая глаза навек. Айн понял, что ожидание смерти было гораздо мучительнее, чем она сама. Он видел, как перед ним умирали люди — отец шел, почти не сбавляя шаг, и каждый его удар отнимал жизнь.

Кто-то зарыдал вдалеке — громко, навзрыд, судя по голосу — старик.

На него зашептали — и он почти умолк, только изредка всхлипывая.

Происходящее было страшно — и при этом торжественно, мрачно — и одновременно невыразимо правильно и логично.