Над аэродромом боевые машины летали в разных направлениях, поэтому мы ушли в сторону на двадцать пять — тридцать километров.

После часового пребывания в воздухе я дал сигнал летчику, чтобы он подошел к намеченной точке. Мороз давал себя чувствовать, и мне скорее хотелось выполнить задание. Укрывшись меховым воротником шубы, я тихо подремывал и невнимательно следил за курсом самолета. Как назло, летчик перепутал указанную точку и, вместо того чтобы отойти от аэродрома на двадцать — двадцать пять километров, удалился от него больше, чем на шестьдесят.

На высоте около шести тысяч метров, сбавив газ, он полуобернулся ко мне и крикнул:

— Прыгай, что ли.

Не проверив расчета, я стряхнул с себя сон и, не раздумывая, отделился от самолета. Всего обдало холодом.

Чтобы меньше болтаться в воздухе, я падал тысячи две метров затяжным прыжком, затем раскрыл парашют и осмотрелся. Впереди — что-то новое, незнакомое. Позади — какие-то новые дороги, перелески, замерзшие озера.

Вытащив из сумки карту, разгладив ее на коленях, я пытался ориентироваться и, опустившись до двух тысяч метров, сумел все же разобраться.

Очутился я от аэродрома, примерно, на расстоянии восьмидесяти километров, а от намеченной точки еще дальше.

Теперь с высоты полета можно было точно определить район приземления. С горечью я убедился, что оно произойдет в лесу, далеко от дороги и деревень…

Парашют запутался в елях. На голову посыпался снег. Мягко повиснув на стропах, я закачался над землей. Повисев минут десять и немного отдышавшись, я освободился от парашюта и, сняв его с ели, оставил на видном месте.

«Пойду на деревню», — принял я решение.

Тяжелый путь по заснеженному лесу вогнал меня в пот. В редкий кустарник я вошел, с трудом вытаскивая ноги из глубокого снега. Утомительное путешествие, во время которого легко было сбиться с взятого направления, длилось почти три часа. Наконец, из-за кустов, на пересечении пути, показались крестьянские сани.

— Откуда, военный?

— Да вот из самолета выпал…

— Ну… выпал… и не разбился?

— Да не так, а на парашюте. Парашют в лесу оставил, тяжело нести.

В разговорах о колхозных и парашютных делах мы незаметно подъехали к маленькой деревушке. Со всех сторон высыпал любопытный люд, но нужно было торопиться.

По свежим следам я быстро дошел на лыжах до места приземления и взвалил парашют на плечи. День уже кончался, сумерки окутывали колхозные строения, когда я вернулся в деревню.

— Лошадь мы приготовили, — встретили меня гостеприимно колхозники, — до большака довезем, а там часто ходят грузовики.

Часа два мы трусили по кустарникам, по заснеженному проселку, пока не выехали на большую дорогу. Сани исчезли в темноте. Я остался один со своим парашютом в ста двадцати километрах от Ленинграда.

Шагаю по дороге, останавливаюсь, вслушиваюсь и всматриваюсь в темноту.

Проходит час, который кажется мне нескончаемым. Но вот где-то далеко позади загораются два глаза, приближаются с все увеличивающейся яркостью. Идет полуторка с грузом до Ленинграда, которая и доставит меня до пункта, удаленного от аэродрома на двадцать километров.

Я только успеваю осмотреться, как несколько голосов разом раздается со всех сторон:

— Вот он!

— Сюда, ребята!

— Нашелся!

От красноармейцев, обступивших меня, узнаю, что меня ищут уже несколько часов подряд. Безрезультатно обшарено все пространство в радиусе двадцати километров от аэродрома. До наступления темноты искали самолетами…

У меня забирают парашют, и все весело возвращаемся в часть.

— А, путешественник! Наконец-то! — встречает меня командир, когда я вваливаюсь к нему в кабинет. — Наделали тут хлопот…

Оказалось, что, потеряв меня в воздухе, летчик вернулся на аэродром и доложил об этом командиру. Стали выяснять точку сбрасывания, полузамерзший летчик ее не отметил. Выслали самолеты для розысков. С момента прыжка прошло уже более пяти часов, — тревога возрастала.

К вечеру в штаб прибыл командир, который, выслушав доклад о случившемся, вызвал к себе Матвеева.

— Кто укладывал парашюты?

— Я, товарищ командир.

— Вы уверены в них? Отказать не могли?

— Никоим образом.

— Можете итти. Кайтанов жив.

Через сорок минут после опроса Матвеева я стоял в кабинете командира.

Летчики и подводники, танкисты и саперы, слухачи и прожектористы, снайперы-пехотинцы, десятки других замечательных боевых специальностей составляют великолепное и грозное оружие Рабоче-крестьянской Красной армии и Военно-морского флота, готовое поразить врагов. Но среди вооруженных сынов великого народа есть бойцы «незаметных» профессий и специальностей, будничная жизнь которых полна высокого героизма и самоотверженности. К таким бойцам принадлежат и укладчики парашютов, люди самой незаметной специальности в самой любимой Красной авиации.