– Я полностью согласен с тобой, малыш, – священник соболезнующее улыбнулся, – но обстоятельства таковы, что у нас, то есть у Владыки, просто нет времени на поиски.

Я стоял как истукан, медленно, но верно переваривая их перепалку. Начну с того, что я тупо не понимал, чего так бесится гном по поводу священнослужителя “из своих”. Насколько я помню, у гномов просто не было обряда исповеди или отпущения грехов. Жрецы у них, конечно, есть, кто об этом спорит. Но, как мне объясняли, со своим народом они как-то напрямую и не общались, а тихо и мирно молились за своих мертвых и живых оптом, так как проследить за всей этой кочующей по свету огромной толпой просто невозможно, тем более определить, кто еще жив, а кто уже нет. И уж не все ли равно самому гному, казнят его с отпущенными грехами или с ними в нагрузку, ведь у них там нет ни гномьего рая, ни ада, а просто одна большая пещера, где пиво рекой, а столы ломятся от обилия еды. И уж там точно всем все равно, насколько тяжки были при жизни твои грехи. Главное – сколько раз ты успел нагрешить и чтобы рассказ об этом был интересен собутыльникам.

Скорей всего, гном просто тянул время. Хотя и непонятно зачем… Как мне думалось, виной всему было то, что славилось как “гномья упрямость”.

В этот мир меня вернул рык гнома:

– Так в чем же я виноват – объясните мне!

Судя по ухмыляющимся, еле сдерживающим смех рожам стражников, я пропустил массу интересного. Прав был старина Вили, говоря, что “если тролль задумался, то добром это не кончится”.

– Понимаешь ли, гном, ты прав в том, что твой проступок не столь велик, чтобы за него умереть. Просто, дружок, – священник опять соболезнующее улыбнулся, – ты оказался не в том месте и не в то время. Если хочешь, я даже принесу тебе извинения… Надеюсь… – он сделал паузу, – тебе будет легче?

Дож – Дырявый Мешок закатил глаза и завернул по-эльфийски что-то насчет вороньих глаз и невыплаченных долгов. Стражник, приставив к его затылку самострел, потянул гнома наружу.

– Пусти меня, ты, жертва случайной неосторожности! Потомок Великого Кроила может идти и без твоей помощи. Пусти, говорю, по-хорошему! Сам дойду!

– Ну, а когда мы наконец-то избавились от этого недомерка, сын мой, – как-то нехорошо улыбнулся монах, я бы сказал, даже хищно улыбнулся, – настала твоя очередь.

– Что, – встрепенулся я, – куда-то надо идти?

– О нет. Пока еще нет, – монах доверительно взял меня под руку, – сначала тебе надо исповедоваться.

– Думаете, стоит?

– Уверен, сын мой! Абсолютно уверен. – Монах махнул рукой остаткам стражи, и та вышмыгнула за дверь. – Итак, каешься ли ты в грехах своих?

– А в каких именно?..

– Неужели их так много, сын мой?

– Ну, смотря что называть этим словом…

По-моему, преподобный Хари (так звали священника) начал косеть, когда я закончил рассказывать о том, как накануне Праздника Зимнего Равноденствия спер у мамули пирожки с начинкой из крольчатины с брусникой. Не торопясь, как подобает настоящему троллю, со всеми подробностями я каялся второй или, может быть, даже третий час.

К этому времени монах, облюбовав кучу соломы, на которой я провел ночь, страдальчески подвел глаза к небу и, судя по усердно шевелящимся губам, воздавал Небесам молитву за мои проступки, прося их простить меня. Я прекрасно его понимаю, ведь то, что вытворялось мною в детстве, ни в какие рамки не лезло в образ приличного тролля, каким себя я, собственно говоря, считал и по сей день считаю.

Только спустя еще один час, когда лицо священника из ярко-пунцового стало совсем уж багрового оттенка, я неожиданно для себя приметил, что моя… нижняя часть спины разлеглась прямо на копытах церковника. Наверное, это случилось, когда ему стало нехорошо после моего наиподробнейшего рассказа о невинной забаве нашей детворы (ну, когда я еще входил в число этой самой детворы) на Празднике Весны.

Видимо, когда преподобный Хари уселся на ту самую кучу, крестясь и поминая всех святых через слово, я решил, что стоять, в самом деле, не стоит, и уселся рядом. К сожалению, не приметив при этом, что прижал к полу пару чужих конечностей.

Извиняясь и чистосердечно прижимая руки к груди, я вскочил, давая священнослужителю отдышаться.

Сначала он лег на живот… затем стал на четвереньки… затем, даже как-то неприлично, издавая нечленораздельные звуки, попытался встать… затем, отмахиваясь от кого-то или от чего-то головой, начал уж совсем непристойно пыхтеть и шипеть.

Полный сострадания к ближнему, я как можно осторожнее приблизился к нему:

– Мож, надо чего?

В ответ – утвердительный кивок.

– А чего надо-то?

– С-с-с-сс…

– Ой, я даже и не знаю… – почесал я репу. – Нет, мне в принципе не зазорно. “Интересно, я правильно употребил данное слово?”. Но вы ведь не дитя малое, чтобы справлять нужду со сторонней помощью. Но уж если вы так хотите… – Я пододвинулся к нему.

Из последних сил преподобный сиганул от меня, как гном от дракона.

– Уб-б-бери руки, м-м-му…

Видимо, у него совсем помутилось в голове, потому как дальше он просто зарылся носом в солому.

– Что, что-то не так? Ну, а чего тогда надо? В ответ тишина, перемешанная с шуршанием высохшей травы.

– Мож, позвать кого, а?

Преподобный яростно закивал, не обращая внимания на то, что его башка находилась в опасной близости от каменного пола.

– А кого?

– С-с-с-сс…

– Ну вот, опять! Нет, ну вы можете нормально говорить или нет?!