Совершенно в противоположном положении находились выходцы из бедных семей. Ренуар никогда не знал такой нищеты, какую испытали Моне, Писсарро и Сислей. Он родился в семье, где царили традиции скромных ремесленников, уходящие корнями в XVIII век. В раннем детстве Ренуар стал звездой церковного хора Сент-Эсташ, которым руководил Шарль Гуно, затем попал в мастерские по росписи фарфора, затем в мастерскую по росписи штор, где вскоре научился несколькими движениями кисти набрасывать букеты или назидательные сценки. И много лет спустя, нуждаясь в деньгах, он брал заказы на декорирование какого-нибудь кафе или изготовление вывески. Этот заработок обеспечивал художнику существование на несколько дней, тем более что он был не слишком притязателен и мог, например, целую неделю питаться одной фасолью, если получал в качестве гонорара за портрет жены какого-нибудь лавочника мешок этого продукта. А приблизительно с 1870 года, со времени знакомства художника с влиятельной дамой, мадам Шарпантье, которая покровительствовала ему, Ренуар уже довольно легко мог обеспечить себя, рисуя портреты представителей высшего света. Зарабатывая на пропитание, он при этом создавал шедевры.

Клод Моне был тем, на чью долю выпали, вне всякого сомнения, самые черные и горестные дни, причем, как правило, он был повинен в этом сам. Прожигатель жизни, как Мане, Моне, в отличие от последнего, не имел состояния, которое всегда помогает удержаться на плаву. Когда у Моне были деньги, ни он, ни его домашние ни в чем не знали меры. Его отец, вступив во второй брак, редко помогал сыну, и долгое время лишь тетушка из Гавра поддерживала Клода. И он, как избалованный ребенок, не откладывал деньги на черный день, даже если продавал что-то значительное. К тому же кредиторы являлись мгновенно, чувствуя, что молодой человек при деньгах.

А вот Гийомен смог избежать нищеты благодаря лотерее! Почти тридцать лет он влачил жалкое существование мелкого служащего в железнодорожной компании «Париж — Орлеан», что, конечно, мешало вволю заниматься живописью, как вдруг ему посчастливилось выиграть в лотерею 100 тысяч франков. Избавившись от материальных забот, поощряемый супругой, женщиной поразительного ума (она имела диплом преподавателя литературы высшего учебного заведения, что по тем временам было исключительным случаем), Гийомен смог наконец заниматься любимым делом.

Писсарро тоже вынужден был противостоять ударам судьбы в течение большей части своей жизни. Будучи человеком необычайной моральной силы, он со спокойствием и смирением переносил разочарования, неудачи, нищету, изыскивая средства, чтобы воспитать семерых детей и содержать мать и брата, которых он приютил в своем доме. Писсарро гостеприимно принимал друзей, оказавшихся в материальном затруднении, а однажды помог анархисту Жану Граву, оплатив все издержки по его газете «Ла Револьт».

Различия в материальном положении и социальном поведении не раз становились источником ссор и конфликтов в течение всего тяжелого для импрессионизма периода, то есть с 1863 по 1883 год, что в конце концов и привело к распаду группы. В первое время споры возникали на почве различия художественных взглядов, что порой доходило до чуть ли не физического взаимного отвращения. Сезанн, приходя в «Гербуа», говорил Гийомену, указывая на своих «друзей»: «Все эти типы — мерзавцы! Они одеты, как нотариусы». Виновником тяжелой атмосферы, царившей среди импрессионистов, следует, очевидно, считать Дега, с его прямолинейностью и духом противоречия. Он выступал против большинства принципиальных позиций других импрессионистов. Говоря о художниках, работавших на пленэре, [16] он как-то сказал Воллару: «Знаете, что я думаю о художниках, которые выходят работать на большую дорогу. Если бы я был в правительстве, то завел бы отряд жандармерии, чтобы следить за типами, которые пишут пейзажи с натуры… О! Я не хочу ничьей смерти, и меня бы вполне устроило, если бы для начала ружья были заряжены дробью…» Обладая несносным характером, Дега поссорился сначала с Мане, который нанес ему смертельное оскорбление тем, что разрезал написанный им портрет мадам Мане, считая, что она на нем слишком некрасива; затем с Ренуаром и наконец с Клодом Моне, с которым помирился лишь затем, чтобы некоторое время спустя снова наговорить ему гадостей о его «Кувшинках»; после того он разругался и с Фантен-Латуром. В последнем случае неприязнь была взаимной. Однако Дега был не единственным, кто затевал ссоры. Мане поначалу был очень недоволен тем, что они с Моне чуть ли не однофамильцы, и считал, что это козни против него. Потом, помирившись с Моне, он вдруг предложил ему посоветовать Ренуару отказаться от живописи. В свою очередь, Ренуар, человек покладистый и весьма доброжелательный, ненавидел Гогена — и как человека, и как художника. Узнав о его отъезде на Таити, он заметил: «С таким же успехом можно заниматься живописью в квартале Батиньоль». Сезанн хотя и любил Ренуара, но все-таки не мог снести непочтительные высказывания друга о банкирах во время их совместного пребывания в Жа-де-Буффан. Это было равносильно разговору о веревке в доме повешенного. Ну а Ван Гога недолюбливали оба, и именно Сезанн убедил Воллара побыстрее отделаться от имеющейся у того коллекции картин гениального голландца!.. Можно было бы до бесконечности вспоминать подобные анекдоты.

Но все это не шло ни в какое сравнение с теми конфликтами, которые возникали на почве различных политических убеждений. Тут опять отличился Дега! Будучи представителем крупной буржуазии и имея связи с итальянской аристократией — одна из сестер его отца была герцогиней, — он в глубине души всегда придерживался монархических убеждений и уж во всяком случае был противником республиканского правления. Дега презирал награды, распределяемые как правительством империи, так и республиканцами. Друзья вынуждены были снимать свои орденские ленты перед встречей с ним, что, однако, не мешало Дега кричать за их спиной о том, что они получили награды при великом разграблении. Ну а когда Мане наивно признался в своем желании получить награду, подобно своему другу Ниттису, Дега бросил ему в лицо: «Естественно! Я давно знаю, что вы типичнейший буржуа». К счастью, в тот момент, когда Мане, благодаря своему другу по коллежу Антонену Прусту, ставшему министром изящных искусств в кабинете Гамбетты, получил орден Почетного легиона, он был уже в ссоре с Дега. Тот попробовал подтрунить над старым другом, но удовольствия от этого не испытал.

Поскольку Моне тоже презирал награды, Ренуар, когда его наконец наградили, написал ему смиренное письмо, умоляя, несмотря на случившееся, не отказывать в дружбе.

Переполнило чашу терпения и привело к окончательному разрыву между членами группы «дело Дрейфуса». [17] И тут мы вновь должны вспомнить о пропасти, существовавшей между богатыми и бедными. Дега и Сезанн были антисемитами. Дега занял крайнюю позицию и в своем неистовстве отказался от каких-либо встреч с четой Алеви, очень близких ему людей, прервал отношения с Писсарро — евреем, вызывавшим в нем восхищение, который в свое время давал ему уроки литографии. Моне и Писсарро, напротив, стали дрейфусарами, а Ренуар оказался где-то на перепутье между двумя лагерями. Либерал и противник шовинизма, он ненавидел экстремизм как правого, так и левого толка и был убежден, что Дрейфус стал жертвой каких-то махинаций, но… случалось, что и он, из-за какого-нибудь личного мимолетного разочарования, проявлял антисемитизм. А после того как банкир Каэн д’Анвер заплатил ему всего лишь 1500 франков за сделанный им портрет его дочерей у фортепиано, художник разразился целым потоком едких замечаний о евреях. Но это было лишь приступом раздражения, не сказавшимся на его поведении в дальнейшем.

Из факта существования определенных разногласий между художниками не следует делать вывод об абсолютном антагонизме между ними. Совсем наоборот. Ссорясь и критикуя друг друга, импрессионисты высоко ценили художников своего круга, преклоняясь перед чужими достижениями. Дега — гроза группы, хотя и не удостаивал Сезанна беседой, тем не менее коллекционировал его картины; он также восхищался творчеством Ренуара и Гогена. В годы испытаний импрессионисты всегда поддерживали друг друга. А началось все в 1863-м. Эта роковая дата была ознаменована скандалом из-за «Завтрака на траве»; и вот что удивительно — публику шокировали вовсе не светлые тона и упрощенные формы, а присутствие обнаженных женщин среди мужчин, облаченных в пиджаки и сюртуки. Другое дело, если бы на последних были тоги…