– Довольно, хватит! – священник махнул рукой, по лицу его скользнула тень невольного отвращения. – Ты заблуждаешься, Диего! Хороший христианин – тот, кто научился любви, а не ненависти. Я понимаю, о чем ты говоришь. Века инквизиции… Это было не лучшее время существования нашей церкви. Я думаю – самое худшее ее время. К счастью, мир наш меняется, и люди научились отличать зерна от плевел. Нравы смягчились, и веротерпимость восторжествовала. Мне кажется, что в этом и заключается победа истинной веры – той, что принес нам Иисус. Веры, которая призывает к любви…

Вальдес хотел сказать еще много убедительных слов в защиту старой церкви и инквизиции, но не сказал ничего. Он вдруг понял, что священник, стоящий перед ним, никогда не поймет суровой правды. Что падре находится в плену сладких иллюзий, навеянных Сатаной. То, что сейчас произносил отец Бенедикт, нисколько не отличалось от проповедей нечесаных и распутных хиппи. Мир и любовь спасут мир… До чего ж глупо!

Только огонь и железо могли очистить этот мир от скверны.

И все-таки однажды случилось нечто, что выбило Вальдеса из колеи. Он перестал чувствовать себя самим собой – тем Вальдесом, каким он привык быть. И отчасти он даже обрадовался этому.

Вальдес влюбился.

Это произошло, когда ему было уже тридцать три года. Да-да, ему стукнуло тридцать три, но не ищите в этом никаких аналогий – просто так уж получилось. Вальдес влюбился и одновременно начал предпринимать отчаянные попытки, чтобы вырваться из замкнутого круга жизненных ограничений. Запретов, которые он сам для себя придумал и выстроил вокруг себя, как забор.

Вальдес увидел эту девушку в Севилье – столице Андалусии. Он приезжал в этот город регулярно – пополнить запасы своих книг. Он любил побродить по Севилье – красивому и древнему городу. Когда-то Севилья была населена маврами – говоря по-современному, арабами. Испанцы называли их тогда не слишком приличным словечком – мудехары. Именно арабы выстроили белые дома с маленькими окошками, глухие стены, соединяющие кварталы, башни минаретов и мечети, переделанные позже в католические храмы. Вальдесу было приятно любоваться красотой, дышащей преданиями древности. А еще приятнее было думать о том, что нечестивых псов-мавров все-таки выкинули за море.

Началось все с того, что испанских мусульман начали крестить насильно. С теми, кто не захотел принять правильную, католическую веру, поступили просто и справедливо: всех мужчин убили, женщин продали в рабство, а детей крестили. Но крещеные арабы сохранили в своих злокозненных душах ядовитые семена ислама – неспроста их звали не испанцами, а презрительным именем "мориски". Мориски смешивали христианские и мусульманские обряды и втайне молились пророку Магомету. Они разговаривали на своем варварском языке, читали свои книги, написанные арабской вязью, запирали по пятницам двери своих домов, а в мусульманские праздники устраивали пения, именуемые zambra. Такое безбожие творилось много десятков лет. Но в середине шестнадцатого века инквизиция восстановила справедливость. Отвратительных морисков привлекли к ответственности перед Богом. Их подвергли суровому допросу, и, конечно, оказалось, что все, кто имел хоть дальнего предка из мавров, оказался скрытым магометанином. Морисков подвергали публичному покаянию, конфисковывали все их имущество в пользу государства, церкви и инквизиции. Их десятками тысяч переселяли в области, свободные от мусульманской заразы. Их обращали в рабство, секли розгами на площади и ссылали на пожизненную каторгу. Нераскаявшихся или неправильно покаявшихся сжигали. Это было так замечательно! Вальдес завидовал католикам, жившим в то прекрасное время. Настоящим католикам.

Была еще одна причина, по которой Вальдес часто приезжал в Севилью. Он любил ходить в Музей Истории. Несколько залов, рассказывающих о средних веках и Святой инквизиции, были изучены им досконально. И все же он не мог удержаться – посещал их снова и снова, как некий эквивалент храма, заменитель церкви, которую он отверг для себя.

В зале, посвященном пыткам, он и увидел эту девушку. Вальдес только что закончил перерисовывать в тетрадь конструкцию пыточного устройства под названием "Испанский сапог". Он повернулся в сторону и увидел ее. Она занималась тем же, чем он. Она присела на корточки, положила на колено маленький блокнот и старательно выводила в нем линии, копируя устройство ножных колодок. Изгиб ее длинных загорелых ног был необычайно соблазнителен. Ее мини-юбка была так коротка, что позволяла увидеть черные трусики. Но не это взволновало Вальдеса – мало ли видел в своей жизни девчонок в трусиках и без оных? Его потрясло выражение ее лица. Язычок ее то и дело пробегал по розовым пухлым губам, а ресницы полуприкрытых век вздрагивали. Вальдес готов был поклясться, что девушка получала какое-то свое, особое удовольствие. И удовольствие это носило эротический характер.

В этот момент Вальдес испытал такое возбуждение, что вынужден был немедленно повернуться лицом к стене, чтобы спрятать от окружающих резко изменившуюся конфигурацию своих брюк. Он вытаращился на картинку прямо перед ним так яростно, что глаза его едва не вылезли из орбит. Он глубоко вздохнул и попытался очистить свои мысли.

Через пять минут ему удалось справиться с приступом вожделения. Он повернулся назад, ожидая, что девушка уже покинула зал. И столкнулся с ней лицом к лицу.

"Я сейчас чуть не кончил, глядя на тебя. Как насчет того, чтобы перепихнуться?" – такие слова мог он сказать ей сейчас. Более того, он должен был сказать ей именно это, действуя в соответствии с обычным своим стандартом поведения. И не смог сказать ни слова.

Девушка уже не выглядела возбужденной. Наверное, она уже получила свое удовольствие и расслабилась. Она просто стояла и рассматривала стенд с литографиями. И все же она волновала Вальдеса. Невысокого роста, с гладкими каштановыми волосами, подстриженными в манере "Сэссун", девушка была одета в короткую юбку и ярко-желтую майку с широким горловым разрезом, через который виднелись тонкие бретельки черного лифчика. Нос ее был чуть длинноват, как это случается у испанок, но вполне гармонично смотрелся на аристократичном лице с большими глазами.