Начитанный дядя заспорил с неграмотным казаком:

– Великий Рим был начальным градом Италии, однако же страна нарицается не Римом, а Италией от некого Итала, обладавшего странами вечерними, яко ж свидетельствуют хроники. Ты не слышал ли, может, царствовал в давние времена некий царь Сибир, по коему обрели нарицание и град Старая Сибирь и вся земля Сибирская?

– Не берусь сказать, боярин. Прежде того како нарицалась Сибирская страна, того испытать невозможно и в память никому не вниде.

При отплытии из Верхотурского острога Артемий Бабинов посоветовал держаться старого кормщика, присовокупив, что он человек бывалый, из старой Ермаковской сотни. Мало осталось казаков, которые вместе с атаманом Ермаком сыном Тимофеевым подвели Сибирскую землю под высокую государеву руку. Кто еще жив, бродят от старости и немощи меж чужих дворов, побираются Христовым именем. А кормщик еще крепок телесно и служит уже четвертый десяток лет.

Иванко Дурыня занимался доставкой государевых грамот и перевозкой ссыльных в Сибирь. По его словам, от царствующего града Москвы до первого сибирского города Верхотурья было две тысячи верст, а поспевают зимней дорогой с возами неспешно за шесть недель, а спешно – за три. От Верхотурья до Тобольского острога можно проплыть по большой воде за две-три недели, а если плыть дальше до Сургута, то еще четыре недели. Дурыня знал всех, кто служил в Сибири. Он долго расспрашивал Марью о здоровье Мирона Тимофеевича Хлопова, бывшего нарымского воеводы. Вспоминал Василия Хлопова, в незапамятные времена служившего письменным головой в Таре. Просил передать поклон Гавриле Хлопову, которого знал по Тобольску. Дядям сказал, что их отец Григорий Григорьевич был строгим начальником.

Марья пыталась выведать, какого рода-племени Дурыня, но узнала только, что он гулял когда-то с казаками по Дону и Волге. В устье Волги казаки подкараулили казенные суда, на которых плыли кизилбашские послы и бухарские купцы. Послы везли царю подарки от персидского шаха. Кизилбашских послов и бухарцев ограбили дочиста, подарки, предназначенные для царя, продуванили всей казачьей ватагой. Старый кормщик нисколько не раскаивался в содеянном и упирал на то, что ограбление произошло на реке.

– Подумаешь, чурок побили! Плывешь по воде, не зевай! Гляди лучше за своим добром, а то налетят добры молодцы и отобьют товар! Река и море вольные аки небо! Не земля, где все разделили и огородили!

Его рассуждения напомнили Марье рассказ дохтура Бильса о книге голландского немца Гуги Гроциева. Как там дохтур называл на латыни? Маре либерум – Вольное море! Каждый имеет право плавать и приискивать свое счастье. Но в Москве иначе смотрели на такую дерзость. От царя Ивана Грозного пришел указ изловить воровских казаков. Многих посадили на кол или повесили. Из Посольского приказа отписали шаху, что казнили смертью до четырех сотен воров. Остальные ушли вверх по Волге.

Казакам надо было придумать, где укрыться от царского гнева. Прошел слух, что гости Строгановы кличут в свои вотчины охотчих людей всякого звания. Строгановы пытались защитить свои варницы от нападений Кучума, сына владетеля Бухары, утвердившегося на престоле Сибирского царства. Требовались отчаянные храбрецы, чтобы справиться с набегами безбожных мурз и пелымских князьков, подручных Кучума. Гости зазывали казаков на службу и сулили им заступничество перед царем и воеводами.

По обычаю собрали казачий круг. Не все прельстились сладкими посулами. Атаман Богдан Барбоша отказался идти в услужение гостям. Атаманы Ермак Тимофеевич и Иван Кольцо решили попытать счастья в строгановских владениях по Каме и Чусовой. Они приплыли в укрепленный Орел-городок в разгар очередного набега. Царевич Алей, сын Кучума, пожег Соль Камскую и много худого над православными христианами причинил. Казаки оборонили от татар Орел-городок, но им было зазорно сидеть в осаде. Стали они мыслить, как им дойти до Сибирской земли и до самого царя Кучума, дабы взять медведя в его берлоге. Собрали припас, потребный для дальнего похода, но тут вышла заминка. Максим Строганов соглашался дать порох и свинец только на кабальных условиях.

– Просил у нас кабалы, дабы вернули припас с лихвой, – ухмылялся старый кормщик. – С казаками вздумал шутки шутить! Приступили мы к нему с гызом, пригрозили дом и жита разграбить. Атаман Иван Кольцо тряхнул купчину за грудки, молвил ему просто, по-казачьи: «Мужик, не знаешь ли – ты и теперь мертв, возмем тя и расстреляем по клоку». Испужался Максимка, велел отворить амбары. Набрали мы на брата по три фунта пороха и свинца, по три пуда муки ржаной, по два пуда круп и толокна, по пуду соли и двум полоти. Так нагрузили струги, что стали они под берегом тонуть. Пришлось приправить по бортам набой и излегчить принимать запас.

Марья уже знала от Дурыни, что казачий струг – это легкое суденышко, предназначенное для плавания по мелководным рекам. Струги были меньше дощаника, на котором они плыли по Туре. Малый струг был длиной пять саженей, большой – ертаульный, плывший впереди всей ватаги, шесть саженей. Струг вмещал двадцать казаков с припасом. Был струг открытым всем ветрам и волнам, палубы не имел, а просмоленные бочки с припасом лежали у казаков под ногами.

Сибирский дощаник, весьма похожий на коломенки, которые строили на Руси, был девяти печатных саженей в длину и шесть аршин в ширину. По бортам устроено восемь гребней, то есть весел, к носу сдвинуто парусное дерево. В отличие от струга, дощаник имел палубу, даже двойную, был покрыт берестами двойными и тесом добрым в черту, дабы сверху и сбоку капель не мочила. В этом тесном, покрытом досками и проложенном берестой пространстве укрывались от непогоды ссыльные. Дурыня обычно сидел на открытой палубе за сапцом – кормовым веслом, переходя, когда нужно, на нос к поносному веслу, и неторопливо рассказывал Марье:

– С Камня реки текут надвое: в Русь и в Сибирь. На нашу сторону течет Ница и Тагил. И по них живут вогуличи. Грамоты и веры у них нет, хлеб не родится, а живут охотой на зверя. Тагил-река пала в Тобол. По Туре же и по Тоболу живут татары, ездят в лотках и на конях. А Тобол пал в Иртыш, а Иртыш пал в Обь. А Обь-река пала в море двумя устьи, а по ней живут остяки и самоеды, ездят на оленях и псах и кормятся рыбами.

Дощаники несло быстрое течение Туры. При попутном ветре распускали прямой парус, пошитый из четырехсот аршин полотна, но Тура была до того извилиста, что часто поворачивала против ветра и парус приходилось сворачивать после самого короткого пробега. Один раз казаки, плывшие на втором дощанике, не успели вовремя убрать парус, и дощаник сел кормой на песчаную отмель. По команде старого кормщика казаки отвязали набойный павозок – маленькую лодочку, предназначенную для сношения с берегом. На павозок погрузили тяжелый якорь с толстым канатом, бросили его в глубоком месте. Канат прикрепили к вороту на носу и попытались стащить судно с отмели. С первого раза этого сделать не получилось. Кормщик велел облегчить дощаник. Казаки выгрузили на берег бочонки с рыбой, холщовые мешки с сухарями и мукой. Бережно, чтобы не подмочить ненароком, перенесли в сухое место пищали и порох. Так же бережно отнесли на берег тетку, которая визжала и цеплялась мертвой хваткой в казаков, а оказавшись на берегу, ругалась, что холопы осмелились дотронуться до ее дворянского тела. Только к вечеру удалось освободиться из песчаной ловушки. Старый кормщик снисходительно усмехался, глядя на усталые лица молодых казаков: