– Как пришла грамота, Козьма стал сам не свой. Вечером ушел из топленой избы в сад и провел ночь вон в той повалуше. Встал поутру, надел лучшее платье и пошел из дома. Я нагнала его у ворот: «Ты куда собрался?». Он глянул на меня строго: «Изыди, мать! Сей ночью мне явился преподобный Сергий». Я ахнула. Спрашиваю, что сказал преподобный, а сама потихоньку щупаю лоб мужу, не горячка ли с ним приключилась? Невдомек было мне, глупой бабе, что пробил великий час! Козьма отвел мою руку, перекрестился истово и молвил: «Преподобный приказал мне возбудить уснувших! Сегодня прочтут Дионисеву грамоту, а после будет мое слово». У меня аж ноги подкосились, села у ворот и смотрю вслед мужу, а он идет по улице быстрым шагом и даже ни разу не обернулся.

Обыватели Рождественской слободки собрались в скромной деревянной церкви Рождества Иоанна Предтечи, что на Торгу. Протопоп Савва зачитал грамоту архимандрита Троицкого монастыря. Сразу после протопопа заговорил Козьма Минин. Даже не заговорил, а возопил, словно избавляясь от застарелой боли: «Захотим помочь Московскому государству, надобно ополчиться всею силою». Когда Козьма вышел из церкви, вокруг него собралась толпа. Все спрашивали, что делать. «Скликать ратных людей!» – отвечал Минин, вдохновленный свыше. Простой люд жадно внимал его словам, но богатые и знатные смеялись.

– Особливо противился стряпчий Ивашка Биркин, который послужил Шуйскому, потом Тушинскому вору, потом опять Шуйскому и опять изменил ему с Ляпуновым. Сейчас, слышно, где-то в Сибири воеводствует и опять, чай, заворовался. Такой не может не украсть! Муж сказал Биркину прямо в его бесстыжие очи, что он сосуд сатаны и изменник хуже боярина Михаила Салтыкова, который держит руку королевича.

Но даже нижегородцы, сочувствовавшие призыву Минина, испытывали сомнения. «Где взять казну для ополчения?» – спрашивали они. «Жертвуйте третью часть своего имения, ничего не жалейте!» – убеждал Козьма. «Ну-ка покажи пример», – насмехался стряпчий Биркин. Зря насмехался. Возревновав великому делу, Минин первым пожертвовал треть своего имущества.

– Скопили мы, убогие людишки, триста рублей, – вздыхала вдова Минина. – Из них сто рублей, отложенных на черный день, муж отдал, сказав, что сей день наступил не токмо для нас, но и для всего Русского государства. Да что деньги! Снял позолоченные оклады с икон и отдал мое приданое – монисты, подвески с двумя колтами, шитые золотом атласные ленты. Ругала я его, корила. Говорила, что никто, кроме него, не пожертвует ни полушки. Однако случилось чудо. Побиралась в нашем приходе старая нищенка. Муж у нее был купчиной, но умер давным-давно, и его вдова впала в великую бедность. Была она бездетной, никто ей не помогал. Усадьба развалилась, она бродила в старом затрапезном платье. Зайдет бывало к нам в лавку в канун Пасхи, попросит Христа ради говяжьих обрезков, чтобы разговеться по православному обычаю. Сунешь ей костей, на которые не всякая собака польстится, она и рада. Так поверишь ли, боярыня, что эта нищенка пожертвовала десять тысяч рублей!

– Откуда такое несметное богатство? – ахала бабушка.

– Осталось от дедов и прадедов. Голодом себя морила, а в худых сенях под нужным чуланом были зарыты слитки серебра, мешки иноземных золотых монет, драгоценная утварь. Когда все вырыли и подсчитали, оказалось добра на двенадцать тысяч рублей. Из них десять тысяч она пожертвовала, а две оставила себе на жизнь. Так опять, матушка боярыня, поверишь ли? Ведь на две тысячи можно прожить как княгиня, а она до сих пор побирается. Пойдем завтра в церковь, я тебе покажу богатую нищенку на паперти. Подашь ей Христа ради полушку.

После вдовьего вклада многие устыдились и начали жертвовать деньги. Для подсчета пожертвований и хранения казны выбрали Козьму Минина, который согласился стать выборным от всей земли с условием, что нижегородцы будут во всем послушны его воле. Не доверяя устным обещаниям, Минин велел нижегородцам написать приговор, что каждый отдаст на ополчение треть имущества, а у кого нет ничего, пусть продают свои дворы и закладывают своих жен и детей. Когда все приложили руку к приговору, Козьма тотчас же отправил его к князю Пожарскому, чтобы нижегородцы не охладели в усердии.

– Покойный муж знал своих земляков. Повязал их страшной клятвой, дабы они не смогли отступиться. Зато теперь благодарят Бога, что Козьма уговорил собрать ополчение и изгнать изменников. Поминают покойного мужа добрым словом!

Однако не все поминали Козьму Минина добром. В этом Марья убедилась, случайно подслушав разговор скотницы и кухонной бабы. Они были нанятые по совету вдовы Минина и униженно благодарили ее за оказанную милость, но за глаза ругали ее последними словами.

– Танька в дворянки подалась, – ворчала кухонная баба. – Палаты ей выстроили на горке, сельцо Богородицкое пожаловали с крестьянами. Из грязи да в князи!

– Ей сельцо с крестьянами, а нам кабала! – вторила скотница. – Кузька просил написать, чтобы жен и детей закладывать. Ну, уважили человека, написали для красного словца. Не думали, что он и впрямь начнет требовать обещанное без пощады и жалости. Молили его: «Козьма, ты же свой человек, сделай облегчение хотя бы соседям», а он будто одеревенел. Соседи или чужие – со всех одинаково требовал. Многим и вправду пришлось отдавать в кабалу сыновей и дочерей, чтобы снарядить ополчение. Иные так и не смогли потом выкупить своих чад. Танька-то с сыном в дворянах, а наши дети в холопах!